Скитания Анны Одинцовой - [78]

— Какая же добровольность, — усмехнулся Атата, — когда я три года гоняюсь за вашим стойбищем, потерял лучших своих собак, каюров? Вы, как германские фашисты, должны полностью и безоговорочно капитулировать. Ладно, об остальном поговорим в яранге.

Анна не была лично знакома с Туккаем, председателем районного исполкома Чукотского района. Но хорошо знала его брата, бывшего студента довоенного Института народов Севера в Ленинграде, талантливого художника Михаила Выквова.

Туккай с нескрываемым любопытством оглядел одетую в кэркэр тангитанскую женщину и не без восхищения произнес:

— Настоящая чаучуванау!

Для гостей забили оленя и сварили большой котел свежего мяса. Такое полагалось делать в тундре, и приехавшие вместе с Ататой вели себя так, словно приехали в гости с добрыми вестями. Маленький низенький столик был завален лакомствами — кусками сахара, открытыми банками сгущенного молока, толсто нарезанными кусками белого хлеба. В глубокой эмалированной миске желтело сливочное масло. Атата велел прежде всего позвать детей. После щедрого угощения дети получили по плитке шоколада. Потом наступила пора взрослых. Как и в прошлый раз, Атата собственноручно развел натаянной снежной водой спирт и разлил по кружкам. Все, кроме Анны, выпили.

— Совсем не пьете? — вежливо осведомился Туккан.

— Не нравится мне этот напиток, — ответила Анна.

— Тангитанские женщины любят сладкое красное вино, — проговорил Атата, и Анна вспомнила, что он уже говорил такое в прошлый приезд.

Пили и ели долго и разошлись по ярангам уже в темноте зимней ночи. Туккай и Атата остались ночевать в яранге Одинцовой.

Атата держался так, словно не выпил ни капли, чего нельзя было сказать о Туккае, который вдруг начал вспоминать о своем погибшем брате Михаиле Выквове. Он плакал и причитал, проклинал немецких фашистов, убивших его брата, затем пел сначала русские, затем чукотские песни.

Атата позвал Анну на волю. Поначалу они довольно долго стояли молча, прислушиваясь в тяжелой тишине ночной тундры.

— Что ты на этот раз задумал? — нарушила молчание Анна.

— Я уже не раз говорил тебе, — мягко и терпеливо начал Атата, — это не я задумал, а это проведение в жизнь национальной политики нашей партии и ее руководителя великого Сталина. Может, мне самому это не очень приятно.

— По твоему виду этого не скажешь…

— Нельзя судить о человеке только по внешнему виду… Вот ты вроде бы чаучуванская женщина, а на самом деле — тангитанка. И, что бы ты ни говорила, как была, так и осталась ленинградской девушкой.

И вдруг Анна почувствовала, что на этот раз Атата отчасти прав: в последнее время она все чаще вспоминала родной город, университет, низкие комнаты первого этажа Института этнографии, расположенного в здании петровской Кунсткамеры.

— Что касается стойбища, — продолжал Атата, — оно вольется в колхоз «Красная заря», как уже решено окружным исполкомом. Бригадиром назначим Рольтыта…

— Он же сын кулака, — напомнила Анна.

— Теперь это не имеет значения, — сказал Атата, — Сталин уже давно сказал: сын за отца не отвечает.

— Но главой стойбища Ринто оставил меня.

— С тобой дело сложнее, — после некоторого молчания вздохнул Атата. — У меня есть ордер на твой арест, подписанный прокурором Чукотского национального округа.

Этого Анна не ожидала. У нее перехватило дыхание, и прошло какое-то время, прежде чем она нашла в себе силы спросить:

— За что?

— За многое, — ответил Атата. — Тебе могут предъявить очень серьезные обвинения: антисоветская пропаганда, организация заговора против Советской власти, вооруженное сопротивление органам Советской власти… Каждое такое обвинение тянет лет на двадцать лагерей.

Как ни крепилась Анна, но она едва удержалась, чтобы не рухнуть от неожиданной слабости.

— Но ты-то знаешь, что все это неправда, — тихо произнесла она. — Я ни в чем не виновата.

— Невиновность в таких делах очень трудно, почти невозможно доказать, — сказал Атата. — Наш советский суд в таких делах суров и неумолим.

— Но у меня есть свидетели: жители стойбища и, наконец, ты…

— Кто станет вызывать на суд людей из тундры? Такого еще не бывало. А что касается меня…

— Ты же знаешь правду!

— Никто настоящей правды не знает, — сухо ответил Атата и добавил: — Я уже однажды упустил арестованного, я имею в виду Аренто из Канчаланской тундры. Он повесился ночью, накануне отъезда в Анадырь. Я тебя должен доставить властям в полной сохранности. Поэтому, понравится тебе или нет, я должен быть всегда рядом с тобой, не спускать с тебя глаз.

— Не беспокойся! — сердито произнесла Анна. — Я не собираюсь так дешево отдавать свою жизнь.

Хотя слова Ататы звучали зловеще, она все же полагала, что изрядная часть их говорилась, чтобы напугать ее и показать власть и силу уполномоченного Министерства государственной безопасности.

На следующий день Анна прощалась со стойбищем.

Женщины не скрывали слез, да и сама Анна не могла сдержаться. Она понимала, что надежд на возвращение почти нет. Чуда никакого не будет. Самое лучшее, если лет через двадцать, когда закончится ее лагерный срок, она сможет вернуться сюда. Вот только позволят ли ей это сделать? Скорее всего, нет. Да и выдержит ли она такой долгий срок неволи?