Скитания Анны Одинцовой - [41]

— Что же ты так? — с легким упреком и обидой произнесла Анна. — Не приласкал, и так быстро…

— Олень делает еще быстрее, — ответил Танат и отвернулся к стенке.

8

В Анадыре мело. Но даже в такую пургу все окружные учреждения административного центра Чукотского национального округа работали по строго заведенному расписанию, и рабочий день начинался еще затемно — в девять часов утра.

Атата шел, отворачиваясь от летящего прямо в лицо колючего снега с режущим ветром, пытаясь защититься высоко поднятым воротником шинели и опущенными ушами крытой сукном зимней шапки с гербом. Конечно, в такую пургу куда удобнее в меховой кухлянке и камлейке, в малахае с оторочкой из росомашьего меха, который не индевеет и хорошо защищает от стужи открытое лицо, да вместо кожаных перчаток оленьи рукавицы… Но на камлейку на нашьешь погоны капитана МГБ и не нацепишь кокарду с гербом на малахай. С тех пор, как Атата получил офицерское звание, он никогда не появлялся в учреждении не в форме. Тем более он не мог позволить себе этого сегодня, перед важной встречей с председателем Чукотского окружного исполнительного комитета, депутатом Верховного Совета СССР товарищем Отке. Атата был доволен своей судьбой. Мог ли эскимосский паренек из села Уназик, расположенного на длинной галечной косе в Беринговом море, и думать и мечтать, что когда-нибудь наденет офицерскую форму и будет выполнять поручения особой важности. Поступив в начальную школу, он в лучшем случае мечтал когда-нибудь встать за прилавок сельской лавки и распоряжаться товарами неслыханной ценности. А тут — капитан Атата часто держит в собственных руках не только судьбы, но и жизни людей! Вот это настоящая власть! Заставлять человека трепетать, заискивать, унижаться, умоляя оставить на свободе, не ссылать, потому что ссылка для вольного оленевода равносильна смерти. Все женщины тундры готовы одарить его своими ласками, только бы он оставил в покое их отцов и мужей…

Атата добрался до полузанесенного снегом окружного исполкома, с трудом открыл обитую оленьими шкурами дверь и очутился в нешироком коридоре, где тщательно очистил шинель, сапоги и шапку, особо обратив внимание на погоны и кокарду на шапке-ушанке.

Перед кабинетом председателя Отке за столиком с пишущей машинкой восседала секретарша. Она приветливо кивнула и значительно произнесла:

— Вас ждут, товарищ Атата.

За приставленным к письменному столу широким столом для заседаний сидел первый секретарь окружкома партии большевиков Грозин, высокий, худой, болезненный на вид человек, и курил папиросу. Он приехал недавно, и Атата впервые встречался с ним так близко. Сам председатель в белой рубашке, при галстуке восседал на своем месте. Он сердечно приветствовал Атату, явно любуясь его молодцеватым видом, ладно сидящей на нем военной формой.

— Какие кадры у нас растут! — радостно произнес он. — Недаром сказал наш великий вождь и учитель товарищ Иосиф Виссарионович Сталин: кадры решают все!

Портрет вождя висел как раз над Отке, и сам председатель, уэленский чукча, бывший учитель и ликвидатор неграмотности, вознесенный судьбой на самый верх здешней власти, являлся как бы его продолжением. Но Атата хорошо знал, что настоящая власть принадлежит не депутату Верховного Совета и председателю Чукотского окружного исполнительного комитета, а вот этому болезненному курильщику, первому секретарю окружного комитета ВКП(б). И ему незачем было подчеркивать это свое верховенство, о котором все и так знали.

— Атата из морских зверобоев, как и я, — сообщил Отке. — Он родился в яранге, был обречен влачить жалкое существование в темноте и невежестве, и вот что с ним сделала наша родная партия и Советская власть! Капитан Министерства государственной безопасности! Это не моржа гарпунить, а бороться с хитрым и коварным, классовым врагом! Атата успешно провел коллективизацию в Чаунском и Чукотском районах. Кое-где, особенно на границе с Якутией, еще остались единоличники, но, думаю, в этом году мы окончательно до них доберемся, и Чукотка станет, как и весь наш могучий Советский Союз, краем сплошной коллективизации!

Отке часто сбивался на торжественно-ораторский тон, не в силах избавиться от него даже в обычной речи. Атата понимал, что косвенной виной этому было присутствие в кабинете первого секретаря окружкома.

Усадив Атату за стол, Отке распорядился принести чай. Пока ставили на стол стаканы, колотый сахар, галеты, разговор шел о погоде, о том, что вот нет настоящих, сильных морозов, и от этого Анадырский лиман никак не может встать: мощное течение несет крошево льда и снега, которое не одолеть ни на лодке, ни на собачьей упряжке.

Когда за секретаршей закрылась тщательно обитая черным дерматином плотная дверь, Отке подошел к стене и отодвинул легкую занавеску, открыв большую карту Чукотки. Такие «засекреченные» карты имелись в каждом уважающем себя советском учреждении окружного центра, и точно такая же карта с такой же занавеской висела на стене в кабинете самого Ататы.

— Недавно у меня был один учитель с верховьев Анадыря, — начал рассказ Отке. — Он сообщил интересные сведения: не очень далеко от их селения у подножия Анадырского хребта кочует оленеводческое хозяйство Ринто, якобы пришедшее с Чукотского полуострова, с окрестностей Уэлена. Мне трудно было в это поверить: Ринто я хорошо знаю, лично с ним не раз встречался. Человек он своеобразный. Считается могущественным шаманом. Точнее, настоящим шаманом. У нас с легкой руки некоторых исследователей шаманами считают людей, которые кое-как умеют камлать на потребу невзыскательных людей. Что же касается таких людей, как Ринто, то он в одном лице как бы представляет собой национальную библиотеку, академию наук, медицину, метеорологию, ветеринарную службу. Он очень много знает. Он шаман примерно такого калибра, как Млеткын, мой земляк, который даже знал английскую грамоту, так как несколько лет прожил в Америке, в Сан-Франциско и вернулся оттуда вооруженный не только барометром, но с новым именем — Фрэнк. Мы его пытались приобщить к Советской власти, даже возили в Москву, к Михаилу Ивановичу Калинину. Но он так и остался при своих убеждениях. В начале тридцатых годов его арестовали. Он то ли умер сам в тюрьме, то ли его расстреляли. Его родственники до сих пор живут в Уэлене. Конечно, Ринто послабее Млеткына, но тоже весьма влиятелен. До последнего времени осторожно держался, не спорил с Советской властью, а во время войны сдал в фонд обороны сотни полторы оленей. Сначала я не поверил товарищу, который доставил сообщение, но вроде бы все сходится. Кроме одного обстоятельства: будто там, в стойбище живет настоящая русская женщина, вышедшая замуж за одного из сыновей Ринто.