Скитания Анны Одинцовой - [36]
— Амын еттык! — сдержанно приветствовал Ринто гостей и пригласил в ярангу.
Анна уже поставила коротконогий столик у изголовья и подвесила чайник над очагом.
— Мы — канчаланские, — объявил хрипловатым голосом старик. — Я — Аренто, а это мои сыновья. Мы укочевали от побережья и не надеялись кого-то обнаружить в этих пустынных краях.
— А мы — уэленские, — сообщил Ринто и назвал свое имя.
— Слышал о тебе, — кивнул старик, — твои песни до нас доходили… Что же вы так далеко ушли от вашего побережья?
Ринто не хотелось пускаться в откровения, и он уклончиво сказал:
— Нужда такая была…
— Пастбища здесь неважные, — заметил Аренто. — И впрямь только по великой нужде можно сюда укочевать.
Он пристально разглядывал Анну, вслушивался в ее речь.
— Обликом вроде бы тангитанка, а речью — настоящая чаучуванау.
— Младший сын взял ее в Уэлене.
— Тамошний народ, как я слышал, сильно смешан с эскимосами и тангитанами — американскими и русскими.
— Анна у нас русского происхождения, — сказал Ринто и поспешил перевести разговор. — Похоже, и вы не по своей воле откочевали так далеко от родной Канчаланской тундры.
Аренто еще раз опасливо посмотрел на Анну.
Ринто сделал незаметный для гостей знак, и невестка вышла из яранги.
— Честно говоря, — тихо начал Аренто, — убегаем от колхозов. Да и не мы одни. Многие чаучу покинули долину Въэна, отошли к отрогам гор, в истоки рек. Новые тангитаны силой отбирают оленей, самих владельцев стад арестовывают и увозят далеко от родины… Так в старину даже казаки не поступали.
Голос у старика дрогнул, но он взял себя в руки и продолжал:
— Залили Чукотку злой, веселящей водой. Огромными железными бочками везут к нам это зелье, соблазняют молодых, они дуреют, готовы все отдать за бутылку… Беда надвигается на нашу землю. Такого еще не было.
Ринто отозвался:
— Да, такого еще не было.
Настороженное отношение к неожиданным пришельцам сменилось сочувствием, и даже на душе стало легче: все-таки они не одиноки. Значит, есть еще люди, которые хотят жить своей жизнью. И, словно отвечая на его мысли, Аренто сказал:
— Нам надо держаться вместе.
Стойбище Аренто все лето оставалось вблизи. Люди ходили друг к другу в гости. Женщины вместе искали на незнакомой земле морошечные поля, поросли золотого корня, мышиные кладовые на сухих приречных склонах.
Анна понемногу оттаивала от своего горя, много работала по хозяйству, выделывала шкуры, сучила нитки из оленьих сухожилий, а более всего увлекалась сбором съедобных и лекарственных растений. Каждое из них с подробным описанием и чукотским названием заносилось в папку.
Танат внимательно наблюдал за действиями жены и думал: зачем она это делает, если не собирается возвращаться на свою родину, в Ленинград? В последние дни близкие отношения между ними снова наладились не столько потому, что Катя была беременна, а, скорее, из-за разгоревшегося нового чувства. Все они по-прежнему втроем спали в пологе: Танат между двумя женщинами. Теперь он не находил в этом ничего необычного. Иногда возникала мысль, что он уже не мог бы обходиться без одной из них. И не потому, что он стал таким сладострастным. Катя и Анна как бы дополняли друг друга, словно бы превращались в его глазах в одно целое — его жену, его семью. Отсутствие одной из них в постели, привычного ощущения тепла женского тела с обеих сторон, вызывало чувство неудобства, и, пока замешкавшаяся жена не ложилась на свое место, он не засыпал.
В конце каждого дня Анна обычно писала, а Танат разговаривал с Катей. Они вспоминали детские годы, учение в кочевой школе.
— Я и впрямь думала, что золотой зуб Беликова природный, выросший в его рту сам собой, как особый знак его учености. Мне казалось, что и у меня когда-нибудь вырастет такой, если я выучусь грамоте. Я больше для этого и старалась.
— Сначала и я тоже так думал, — отозвался Танат. — А Беликов сказал мне потом, что тангитаны ставят такие зубы вместо испорченных. А зубы у них портились оттого, что они ели много сахара.
— Так хочется сахара! — мечтательно проговорила Катя. — Неужели нам так больше никогда не доведется попробовать ничего тангитанского?
И снова в мыслях Таната промелькнуло сожаление о несбывшейся поездке в Анадырское педагогическое училище, в дальние большие города, где столько сладостей, что от них у людей портятся зубы…
Анна вползла в полог, разделась и улеглась. В летние, теплые ночи не укрывались пыжиковым одеялом, спали нагишом на мягких оленьих шкурах. Выждав некоторое время, Танат спросил:
— О чем ты сегодня писала?
— О разном. Больше о растениях.
— Вот думаю, — медленно произнес Танат, — если ты не собираешься возвращаться в Ленинград, зачем тебе все это?
Анна ответила не сразу.
— Независимо от того, вернусь или не вернусь, все, что я записываю, нужно для науки.
— Эта наука нам здесь не нужна, — заметил Танат. — То, о чем ты пишешь, мы и так знаем. Значит, ты пишешь для кого-то.
— Да! — твердо и громко ответила Анна. — Потому что это нужно для всеобщего знания человечества, в том числе и для твоего будущего сына.
— Как же ты из этой тундры доберешься до всего человечества? — с усмешкой спросил Танат. — Мы стараемся уйти подальше, опасаемся ближайших соседей, а ты…
