Скинхед - [2]

Теперь мне бояться нечего и, услышав звонок, я срываюсь на перемену, не дожидаясь разрешения. В коридоре скорее по привычке умудрился нахамить завучу и получаю по полной программе в ответ. В принципе, она тетка неплохая, но уж больно надоедливая. В другое время и в другой школе этот инцидент мог бы завершиться эскалацией военных акций, но, учитывая, что идет последний год учебы, и я твердо вознамерился не менять более школу, можно и потерпеть. Честно говоря, предыдущие шесть школ были ничуть не лучше. Обычная процедура выставления меня из очередного учебного заведения начиналась словами: «Больно умный». Моим прощальным приветом последнему директору были слова, которые мог бы адресовать и завучу: «Жаль, не могу сказать того же о тебе». Думал старого урода удар хватит. Ошибался, вон он до сих пор небо коптит, я его позавчера на улице видел.

А чего мне церемониться с этими доморощенными макаренками? Со мной-то никто никогда не миндальничал, футболили из школы в школу, а мать только и знала, что орать на меня, да плакать по ночам, а успокоившись вопрошать: «Ну, зачем, зачем ты так плохо себя ведешь? Неужели в своего отца пошел? За что наказание мне такое?»

А с чего мне себя хорошо вести-то? Ведь в школе мало, кто испытывает к моей персоне особую любовь. Скорее даже, наоборот — учителей всё во мне раздражает: и здороваюсь не так, и отпрашиваюсь не как все, и извиняться не умею, и учиться не учусь.

А вот и Федор в конце коридора показался — свой в доску парень из параллельного класса, единственный человек в школе, у которого ко мне нет претензий. Я ему однажды пару лет назад велик свой одолжил, покататься, с того мы и начали дружить. У него отец пьет, алкаш несчастный, а как напьется, начинает их с матерью колотить. Этого пьянчужку тетя Люба жалеет, говорит, что на улице совсем пропадет, потому и не гонит из дома. Живет дядя Сеня по народной формуле: «Сначала пьет, а потом бьет». А бьет — значит любит. Но это все не по Федору, поэтому он старается дома не задерживаться, целый день по улицам шастает. Мы с ним не разлей вода, у него, если возникают какие-то проблемы, я всегда о них первым узнаю. Ну и у меня тоже, если что-то, я к нему несусь. Давненько мы с ним не виделись — Федька все лето где-то пропадал — неизвестно. И изменился сильно: этаким здоровяком стал! И зачем-то побрился, может таким он кажется, из-за новой стрижки своей — наголо блестящая лысина делает его как-то взрослее и даже мужественнее.

Вот бы и мне стать таким. Тогда можно было бы поговорить по душам с этим уродом Вахтангом, который кинул меня. Я на него целое лето пахал в его ларьке около нашего дома, так он вместо бабок дал мне под зад, когда я стал донимать его просьбами, расплатиться. Жаловаться мне некуда и некому: мама только расстроится, да и чем она может помочь. Этим кавказским никто не указ, что хотят, то и творят. Другое дело Федька… Надо с ним пообтереть эту тему. Может, подожжем его точку, пару кусков он потеряет, как пить дать. Ничего, у Вахтанга не убудет, бабок у него, что грязи в свинарнике.

Я приглаживаю свою шевелюру. Мне говорят, что я за лето тоже повзрослел, в плечах раздался и вытянулся. Хорошо бы еще от этих прыщей дурацких избавиться. Мало было веснушек, так еще прыщи повылезали, хорошо хоть на лбу, я их под челкой прячу. А что вот с рыжими волосами делать — ума не приложу. Мама говорит, что когда ее сыночек появился на свет, то его солнышко поцеловало, вот поэтому я — рыжий. Но я все равно считаю себя шатеном. А за «рыжего» могу и по роже дать. Шрам через всю бровь я заработал в прошлом году, как раз отстаивая право называться шатеном. Я дотронулся до шрама, и в этот момент Федька хлопнул меня по плечу.

— Привет, Тёма, — он протянул мне лапу.

— Привет! — я хлопаю по его пятерне.

Он тычет меня локтем в бок и тянет в ближайший угол.

— Ты чего? — удивляюсь я. Федька ведь не красна девица, чтобы с ним по углам прятаться. Именно эту мыслю, я и пытаюсь довести до его тупой башки.

— Да подожди ты, разговор есть, — он отмахивается от меня, зыркая глазами по сторонам.

— Смотри, — и он протянул мне измятый листочек. Эка невидаль. Таких листовок сейчас на каждом углу пруд пруди. Нашел чем удивить — «Россия для русских» — на всю страницу огромными черными буквами. Конечно, для русских, а для кого же еще? Ерунда какая-то.

— Ты знаешь, войну-то мы выиграли еще в сорок пятом: где ж мы теперь эти листовки распространять будем? — я его всегда подначиваю, он уже и не обижается, знает, что я балагур.

— Тём, кончай шутить. Слушай, что я тебе скажу: эта листовка — наша работа. И это еще не все. Не веришь — пойдем сегодня к нам в штаб.

— А что за ребята-то? — я Федю еще в таком восторге не видел. Штаб — это звучит круто, если, конечно, он не привирает.

— Классные пацаны, тебе они понравятся. Ну что, пойдешь со мной? Я тебя с нашим учителем познакомлю, не чета нашим маразматикам — десантник, настоящий батя!

И он пропел: «Вперед, батяня! Вперед, комбат!» Это уже было интересно, если, конечно, Федькина экскурсия не закончится сбором подписей под каким-нибудь патриотическим воззванием, призывающим беззаветно любить Родину, потому как эта святая обязанность, долг и честь каждого сознательного гражданина. Особенно, если у него ноль шансов стать студентом МГИМО и стопроцентная вероятность оказаться после школы в солдатской казарме, где-нибудь на острове Врангеля.