Скиф - [32]

— Не знаю, — отвечал Люций. — Я пробуду здесь, пока не начнутся более решительные операции против Понтийского царства. Сейчас мне довольно удобно жить в Херсонесе — отсюда недалеко до многих важных городов и государств Эвксинского побережья. Впрочем, это еще пока не выяснено. В военных делах все определяется меняющимися обстоятельствами. Но и у меня здесь достаточно неудобств... Сегодня я отправляю специального курьера в Рим — если хочешь, он передаст и твои письма.

— Может быть, и твою поддержку моих ходатайств? — вставил Адриан.

— Хорошо. Так вот — я посылаю его, главным образом, за деньгами; но когда я их получу? Обращаться к здешним банкирам неудобно...

— И не следует, конечно, — сказал Адриан, — я счел бы это за оскорбление. Тебе достаточно прислать моему казначею и он выдаст нужную сумму.

Люций поблагодарил. Желая прекратить разговор о политике и денежных делах, он стал говорить о необычайной роскоши виллы Адриана. Польщенный хозяин не удержался от желания похвастаться.

— Когда я вспоминаю мой столичный дом, эта вилла кажется мне жалкой хижиной. Надеюсь, что когда мы оба вернемся в Рим, ты навестишь меня там. В честь тебя будет устроен пир, который удивит даже Город[43].

В дверях показался раб.

— Господин, тебя желает видеть жрец Эксандр, сын Гераклида.

— Ты разрешишь мне принять его в твоем присутствии? — обратился к претору Адриан. — Это важный местный сановник и интересный старик. Ты увидишь сам. А его дочь — первая красавица Тавриды.

Люций наклонил голову, и Адриан приказав ввести нового гостя, поддерживаемый рабами, поднялся с ложа, чтобы встретить жреца.

Это был высокий человек в длинной белой одежде, очень простой, с широкими, правильно падавшими складками.

Люций с любопытством посмотрел в его живые черные глаза, этот человек мог быть ему полезен, — он пользовался большим влиянием в Городском Совете.

Хозяин познакомил гостей.

— Эксандр, — сказал он, — достойнейший из граждан Херсонеса, поэтому на его долю приходится очень много огорчений. Он стоически переносит свои несчастья, но несчастия города приводят его почти в отчаяние.

Разговор, естественно, перешел на военные дела Херсонеса, столкновения с кочевниками, отношение к понтийскому царству и римлянам. Эксандр говорил мало, видимо желая выслушать мнения Люция. Он задал ему несколько вопросов о намерениях римлян, выразил мысль о единстве эллинской и римской культуры.

Хорошо знакомый с положением внутренних дел города, Люций догадался о причине посещения жреца: «Вероятно, он ведет переговоры о займе для города. Финансы Херсонеса очень запутаны...»

Претор считал, что подобное положение облегчит политику римлян и решил, что займа не следует допускать. Чем более стеснен Херсонес, тем легче будет вести с ним переговоры, которые Люций думал начать через некоторое время. Он решил остаться до отъезда Эксандра и затем переговорить с Адрианом: «Если этот спекулянт не пожелает отказаться от своих банковских операций, можно будет написать в Рим и ему придется навсегда оставить мысль о возвращении в столицу и потерять все свои имения в италийских пределах...»

Размышляя об этом, Люций прислушивался к разговору и иногда вставлял свои замечания, мельком взглядывая на самоуверенные маленькие глазки хозяина, скрытые опухшими веками под тяжелым наплывом лба. Эксандр, по видимому, не собирался переходить к деловым вопросам и придавал разговору общий характер. Они беседовали о счастье. Сначала с философской точки зрения, потом в практическом приложении.

— Самым счастливым человеком, которого знал Солон, — говорил Эксандр, — был афинянин Теллус. Он был гражданином благополучного города, имел красивых и добрых детей и дожил до того времени, когда у него явились и благополучно выросли внуки; кроме того, средства к жизни у него были совершенно достаточные и, наконец, жизнь его завершилась прекрасно — во время битвы афинян с соседними элевтинцами он сражался, содействовал победе своих и умер славной смертью. Афиняне похоронили его на общественный счет на том месте, где он был убит, и чтили его память.

Эксандр неторопливо поправил свою холеную седую бороду и обратился к Люцию:

— Разве может кто-нибудь не согласиться с Гиппиасом, который еще во времена Платона говорил: «Самое лучшее для каждого человека во все времена и во всяком месте это быть богатым, здоровым, иметь значение среди своих сородичей, дожить до старости и, воздав, как надлежит, последние почести своим родителям, умереть и быть погребенным своими потомками и с тем же почетом»[44]. Истинное счастье заключается в том, чтобы жить просто и достойно.

Разговор казался Люцию занимательным, но Адриан, видимо, начинал скучать. Он опять стал рассказывать о своей римской жизни, о своей скуке и своих поварах. Люций спросил его, сколько он имеет рабов, и, не дожидаясь ответа, обратился к Эксандру:

— Мы, римляне, окружаем себя множеством совершенно ненужных нам людей; в сущности нам было бы совершенно достаточно одной десятой того количества, которое мы имеем. Такая масса рабов является даже угрозой для государственного порядка. Вы, эллины, гораздо благоразумнее нас в этом отношении.