Скиф - [31]

— Отправляемся, — сказал Люций, взглянув на солнце, уже приближавшееся к зениту. — К архонту[33] я сегодня не поеду. Сначала к Адриану, потом осмотрим памятники.

Он подошел к лектике, удобно расположился на подушках и погрузился в пурпурную тень спущенных занавесок. Рабы подняли носилки и, ровно шагая, понесли по дороге в город.

Инзула[34] Адриана стояла неподалеку от морского берега на обширной возвышенности, довольно круто спускавшейся к морю. Рассаженные опытным садовником великолепные магнолии осеняли усыпанные мелким гравием дорожки; заросли лавров и олеандров скрывали сложенные из туфового камня гроты, где над прохладными бассейнами улыбались мраморные нимфы и амуры, прищуриваясь, натягивали луки.

По бокам обширной гладко выстриженной лужайки, развертывавшейся перед небольшой, изысканной архитектуры виллой, стояли две прекрасные мраморные копии с Поликлетова Дорифора и Диадумена[35]. Три низких широких ступеньки вели к выступавшей между пилястрами массивной двухстворчатой двери, обитой бронзой, украшенной изображениями битвы между Ахиллом и Гектором под стенами Иллиона.

Привратник поспешно распахнул двери, и Люций, сопровождаемый секретарем, вступил в небольшой вестибюль; на его внутреннем пороге выделялось выложенное мозаикой приветствие: «Salve»[36]. Вдоль украшенных оружием стен тянулись длинные узкие скамьи, на которых сидели ожидавшие приема клиенты, приветствовавшие сенатора низкими поклонами.

Люций миновал остиум[37], с выложенными белым мрамором стенами, и через широкую арку, задернутую пурпуровой завесой, вошел в обширный коринфский атрий[38]. Яркий свет падал через четырехугольный просвет потолка на неглубокий, полный воды имплювий[39], отделанный мрамором, окруженный пышными причудливыми растениями, вывезенными с юга и востока. По сторонам, углубленные в стенах атрия, украшенные пластинками слоновой кости двери, с прорезанными для света окошечками, вели в небольшие кубикулы[40]. Посвященный ларам и пенатам[41] алтарь возвышался за имплювием на невысоком пьедестале; против него две обширные ниши «крылья» заключали в себе сделанные в виде храмиков шкафы с отворенными дверцами. Здесь помещались обычно изображения предков хозяина дома; у Адриана, человека темного происхождения и к тому же лишь временно жившего в Херсонесе, висели чеканенные из золота и серебра медальоны, изображавшие государственных мужей, полководцев и философов.

Двенадцать стройных колонн с бронзовыми капителями в виде корзин, наполненных листьями аканфа, поддерживали крышу, придавая атрию характер особенной воздушной нарядности.

Прибытие Люция вызвало волнение. Со всех сторон явились рабы; домоправитель побежал докладывать о госте своему господину, — тот только недавно проснулся и принимал утреннюю ванну.

Люций осмотрел украшавшие комнату бронзы, ткани, великолепные сосуды.

— Здесь, действительно, есть хорошие вещи, — обратился он к секретарю, но в целом чувствуется какая-то безвкусица. Плебей, как бы он ни был богат, остается сам собой. Наш почтенный хозяин не знает границ и мер, — он хочет только удивлять нас, и всегда неудачно. Он так старался поразить Рим, что его сочли полезным выслать оттуда для его же блага; ему удобнее и проще будет удивлять невзыскательных херсонаситов. Но удивительней всего, что он глуп, этот Адриан, и в то же время поразительно хитер и ловок. Еще недавно он был полным ничтожеством, но во время последней войны нажил огромное состояние на поставках, — в наши дни доблесть воина часто служит корысти спекулянта...

Скоро, предшествуемый рабами, появился хозяин; он был одет в широкую цветную восточную одежду. Ярким шелковым платком он осторожно вытирал оплывшее, гладко выбритое лицо, прорезанное от носа к губам глубокими морщинами. В руках он держал большой веер из страусовых перьев.

Оба римлянина поздоровались и прошли в таблинум[42]. Люций ехал к Адриану, рассчитывая сделать у него заем, но не хотел сразу переходить к этому вопросу. Они начали с разговора о римских делах, перешли к воспоминаниям о столичной жизни, бегах, театральных зрелищах.

— Я положительно умираю от скуки в этой глуши, — говорил Адриан. — Главное мое утешение — хороший повар, который умеет должным образом приготовить то, что мне присылают из Рима и других мест. Я могу также похвастаться моим погребом — попробуй это трифолинское или это кипрское.

Люций отведал вино и похвалил.

— Ему восемьдесят лет, — сказал Адриан.

Он достал щеточку и начал чистить камни на своих перстнях, продолжая:

— Я здесь живу по-восточному. Среди моих невольниц много хорошеньких девочек. Посмотри при случае — ты не найдешь ни некрасивых, ни старых. Но, в общем, прямо не знаю, что с собой делать. При этом жара: приходится целыми днями сидеть в ванне. А зиму жить здесь будет ужасно из-за холода... Не начать ли мне хлопоты о разрешении вернуться в Рим? Ведь я же, в конце концов, приверженец нашего правительства. Недаром у меня не конфисковали моего состояния. В Риме оно могло бы быть полезным кое-кому. Не поможешь ли ты мне в этом деле?

Люций обещал.

— Ты понимаешь, — продолжал хозяин, осторожно касаясь платком подкрашенных щек, свисавших дряблыми складками чуть не до самой шеи, — я положительно умираю здесь. Ты, наверное, совсем иначе себя чувствуешь, благородный Люций. Ты — сенатор, к тому же военный человек, — претор, ты командуешь легионами и надеешься увеличить славу римского оружия и свою вместе с тем. Ты всегда занят. И, вероятно, недолго останешься в Херсонесе?