Скелет в шкафу художника - [10]

— Варька, никогда не называй себя нулем! Никогда. Ты просто еще не нашла себя, не определилась! И ты слишком любишь Тимура и живешь не моими деньгами, а его картинами. Я же вижу! Ты плачешь над его пейзажами и ходишь как больная, если у него период застоя. Ты даже не его картинами живешь, а его дыханием.

— Вот ерунда! — хоть и выгодно было оставлять папу при его мнении, но такое уже слишком! «Его дыханием»! — Я живу — и все. Да, Тимур много значит для меня и его работы тоже, но…

Я возмущенно развела руками.

— Да, я тоже так говорил, когда жил с твоей матерью. Но в том-то и дело, что когда любишь человека, очень нуждаешься в его тепле, — он уже погрузился в воспоминания, и не было смысла его перебивать. — С твоей мамой жить было просто невозможно. Она существовала для искусства. А я оказался рядом случайно, мои чувства не имели никакого значения. Вот же парадокс: они, эти художники, такие тонкие, эмоциональные, живут в мире гармонии, наблюдают перспективы, а близких своих в полуметре не замечают!

— Ну, близкие тоже хороши, — сказала я, имея в виду, конечно, себя.

— Да, — согласился он невпопад. — Я тоже не ангел. Я всегда слишком много работал и не часто интересовался ее творчеством. Придирался к ней: готовить не умеет, в доме грязь, ты голодная бегаешь по двору, а она у мольберта! Ох, вернуть бы все! Сам бы готовил, только бы она рядом была! Дурак, я дурак.

Он уже расчувствовался, что было довольно непривычно. Мне казалось, что это психотерапевты его обработали: он не понимал, какая хрень творится со мной и почему я не хочу жить, боялся, что уйду, как мама ушла из его жизни и из жизни вообще. Но спрашивать, говорить о проблеме опасался. Просто не знал, как. Он только сказал на прощание:

— Варька, все пройдет! Не поступай, как она, не надо! Многим будет больно. А я и не переживу, наверное. У меня же никого больше нет, кроме тебя!

Что ответить, как им всем объяснить, что не прыгала я с шестого этажа?! Ну как бы я прыгнула, увидев внизу этот дурацкий «КамАЗ»? Да и синяки на щиколотках никто из докторов объяснить не смог. Мне сказали, что завтра придет следователь из милиции, и я смогу ему все рассказать. Мой основной соперник в борьбе за мой же здравый смысл был светом психиатрии и солнцем на небосклоне психологии. Его звали Евгений Семенович Костров. Он думал, что, когда следственные органы докажут, что на меня никто не покушался, я признаю себя помешанной на суициде. Посмотрим!

Следователь Павел Седов, молодой серьезный парнишка с коротко стриженными рыжими волосами и смешными веснушками на курносом носу, пришел ко мне в палату утром, около девяти.

Я уже привела себя в порядок. Мне не хотелось произвести впечатление сумасшедшей, и поэтому я гладенько зачесала волосы, аккуратно подкрасила губы помадой нежно-бежевого цвета и надела скромный чистенький халатик из тех, которые не распахиваются без надлежащей команды.

Павел вошел, поздоровался и сел на стул возле кровати. Из того, что он даже блокнотик с ручкой не достал, я поняла: Костров уже общался с эскулапами. Что делать? Профессиональное мнение психиатра и бред сумасшедшего, что выглядит убедительней?

— Итак, Варвара Игоревна, что вы хотели мне рассказать? — спросил следователь, представившись.

— Я хотела рассказать, что… Знаете, я видела человека, сбросившего меня с балкона!

— Да? И как он выглядит? Какого цвета у него волосы? Глаза? Во что одет? Это был мужчина или женщина?

— Вот именно, — кивнула я, подтверждая, что последний вопрос самый правильный. — Я даже не могу сказать, мужчина или женщина. Дело было ночью, мелькнула тень человека в черном — и все! Но ведь у меня на щиколотках остались синяки! Пусть ваш судмедэксперт осмотрит и скажет, что меня схватили за ноги и выбросили с балкона.

— Варвара Игоревна, — он точно говорил со мной, как с сумасшедшей. — Поймите, доктора считают вас не совсем здоровым человеком, а синяки на щиколотке могут появиться и от другого!

— Да? От чего, другого?

— Ну, судя по вашему образу жизни, — вы знаете.

Он сально ухмыльнулся, и я поняла! Секс! Ха-ха, так я еще не пробовала! А он опытнее меня, очень интересно… Надо же, навел справки, чем я по жизни занимаюсь.

— Вы, Паша, ошибаетесь. Можете спросить моего последнего партнера. Так мы с ним не делали, — я говорила нарочито серьезно. — Но вы должны проверить, кто захотел меня убить.

— Ну, для этого пришлось бы разбираться со всеми вашими друзьями мужского пола, а на это и жизни не хватит. — Седов уже не скабрезничал, а просто хотел отделаться от меня. — Ваш образ жизни рано или поздно должен был привести к неприятностям. Ладно, напишите заявление, потом посмотрим.

— Потом, это когда меня убьют? — возмутилась я. — Любая шлюха достойна того, чтобы ее защищали следственные органы. Таков закон, и вы это знаете!

Он согласно кивнул и поднялся.

— Всего хорошего, Варвара Игоревна.

Я отвернулась. Он вышел из палаты.

Глава 7

Через месяц в «Арт-салоне» Михаила Ижевского состоялось открытие выставки работ молодого талантливого художника Тимура Багрова. Из мастерской было вывезено буквально все, до листика. Ранние работы Тимура занимали левую стену небольшого светлого помещения, отведенного под экспозицию. Справа висели этюды, наброски и акварели Багрова. Посередине размещались «Лабиринты природы». Серия уже состояла из восьми работ, но мне больше всего нравились папиллярные линии пальца человека, мозг человека и, конечно, «Малахит».