Сказочное имя - [8]

Те молодые физкультурники теперь лежали рядышком, прижавшись друг к другу; он читал вслух какую-то книжку в красной обложке, она слушала, закинув голые ноги одна за другую и шевеля в них большими пальцами. Мимо них Садко прошел горделиво. На них он раза два потом оглянулся украдкой. Подойдя к скале, он сразу отметил, за какие выступы нужно хвататься руками и в какие трещины ставить ноги, чтобы взобраться наверх. И он взобрался, как ящерица. Он сбил себе об острое ребро камня колено, он почти вывихнул палец на левой руке, но, взобравшись, только потянул его раза два, только чуть глянул на колено и тут же забыл о нем...

Дело было уже сделано наполовину и так удачно. Удача его окрылила, удача его преобразила... Очарованный, окончательно отъединенный от всех-всех людей здесь, на берегу, и даже от своего отца, который может тут спать и который весь покрыт шерстью, как обезьяна, Садко снял с шеи свою балалайку, вытянул ее вперед в обеих руках, глотнул глазами в последний раз этого неистово-голубого, крикнул: "Морской ца-арь!" - и сорвался со скалы в воду.

Это видели кривоносый фотограф и физкультурники, читавшие книжку в красной обложке.

Когда физкультурники, бросив книжку и поглядев друг на друга изумленными глазами, без слов вскочили и вбежали в море, Садко, ошеломленный падением, ушибший об воду бок и сразу выпустивший из рук балалайку, тонул.

Окунувшись с головою, он тут же вынырнул было и с полминуты болтал ногами, как только что учил его отец, но оседал все глубже, и только рот его, широко открытый, и маленькие пальцы руки разглядела физкультурница, подплывая, но тут же и они исчезли.

Однако вода тут была прозрачная и не так глубока. Нырнули оба с двух сторон и вытащили мальчика за синие штанишки. Балалайка же его и тюбетейка так и остались плавать.

Садко лежал безжизненно на песке, и ему то разводили, то сводили руки. Набежало много любопытных, и фотограф, наблюдая одним глазом за своим аппаратом, как бы его не опрокинули, а другим шаря по толпе, горячо говорил:

- Я явственно слышал: Морской царь! Явственно!.. Крикнул только: Морской царь! - и в море!

- Слово "царь" и я слышала, - сказала физкультурница.

А какой-то лысый и бородатый, тщательно закутанный в купальную простыню, спрашивал настойчиво:

- Ну, хорошо! Пусть себе "морской царь", но самоубийство он, что ли, устроил? Или как?

Фотограф убедился, что его аппарату опасность не угрожает, и тот глаз, который наблюдал за ним, сделал нестерпимо понимающим и ответил, подмигнув другим глазом:

- Ну, а что же вы себе думаете? А-а?.. Разве же подобного не бывает?

Но тут же мелькнула у него мысль истратить пластинку на этот не частый ведь тоже мотив: утонувший мальчик и около него голая толпа. Конечно, недавно снимавшиеся физкультурники-спасатели должны же будут купить у него и этот снимок на память; и, шлепнув себя по лбу за то, что не догадался этого сделать раньше, он бросился к аппарату.

А в это время спешил сюда, увязая в сыпучей гальке и натягивая зачем-то на бегу рубаху, Андрей Османыч, и круглое, красное, заспанное лицо его было испуганно-горестным, почти плачущим.

Весь пляж, дремавший под щедрым солнцем и делавший это как обязательную работу, теперь просыпался, и подымались встревоженные головы с простынь и протирались глаза, чтобы разглядеть что-нибудь, кроме голубизны ярчайшей.

Дня через три, когда окончательно пришел в себя Садко, вечером он сидел с отцом в маленьком скверике около дома отдыха, где теперь очень навязчиво пахло левкоями с круглой высокой клумбы.

Они были одни, так как кино рядом оттянуло всю публику.

Андрей Османыч положил сыну левую руку на голову, а правой охватил его тоненькую ручонку чуть повыше кисти: так, ему сказал кто-то, производится обыкновенно внушение. И, подумавши про себя настойчиво несколько раз: "Скажи по правде!.. Скажи по правде!", он спросил его:

- Ну, Садык, скажи же по правде, ты зачем это отмочил такую штуку?

Он уже не однажды задавал ему этот вопрос раньше, но Садко упорно молчал. Теперь же, было ли это потому, что сильно пахли левкои, или потому, что никого не было кругом, Садко оживился вдруг и заерзал на месте.

- Сказать?

- Скажи! - И еще скорее зашептал про себя Андрей Османыч свое заклинание.

- Мне... мне тогда очень скучно стало... вот!

- Так... скучно... без мамы... И потому ты... что же?

- Ничего... Хотел уплыть...

- К морскому царю, да?.. Который полная ерунда и сочинение?

На это Садко не ответил. Его сандалии, попеременно то левая, то правая, усиленно чертили песок дорожки с быстротою все возрастающей.

И так как в это время в зале дома отдыха кто-то, подсев к роялю, роялю, правда, с глуховатым звуком, но нерасстроенному, бодро и умело начал играть очень знакомую Садко в исполнении его матери сонату Лангера, то мальчик вскочил вдруг и стал дергать отца за рукав рубахи:

- Пойдем! Пойдем туда!.. Кто это?

- Зачем тебе это?

- Это наверно мама! Это мама приехала!

- Откуда же мама? Разве я ей телеграфировал?.. И не подумал!

- Это мама играет! - вскрикнул Садко.

- Чу-да-ак!.. Как будто только одна твоя мама и умеет играть, а больше никто!.. Сиди, сиди... А слушать и отсюда можно... Ты мне ответь только еще на один вопрос...