Сказочники оптом и в розницу - [34]

— Понял, понял, — усталым голосом протянул я. — Достаточно. Теперь давай говори — как же она в ступе летает? Она что — карлица? Лилипутик-лилигном?

— Никакая она не лиликарлица! Это ступа просто здоровенная! Баба-Яга в ней сидит, пестом отталкивается — и летит!

— По воздуху?

— Говорят тебе — сказка! Тоже какой-то твой коллега выдумал, лет уж, почитай, тыщу назад!

— А зачем твоей Яге наш, сказочницкий, Плащ?

— А мало ли? Она же как сорока — хватает, что плохо лежит. Видать, как Шнапса замочили, и подобрала. Потом потеряла.

— А спуститься что, в падлу было?

— Это не падла, а свалка, — напомнило дерево.

— Я фигурально выражаясь. Не могла на своей ступе спикировать и — хвать!

— Не могла. Потому что это — Агромадная Свалка! А здесь свои законы. Брать со свалки вещи может только Царь-Государь, Сказочник и его Наставники.

— Почему?

— Потому что это Свалка, а не Бралка!

— Нет, правда — почему только мы с Царем?

— Ибо есть Свалка место закрытое и запретное, — нараспев молвил Орех. — И никому до Свалки ходу нет и не будет во веки вечные, акромя персон, выше упомянутых.

— Слушай! Так вот почему зеркальце Змиулану-младшему скормили! Навоз сюда свозят?

— Сам же видел.

— А ходу никому нет?

— Только нам.

— А Кащей сам говорил, что до сего случая на Свалку не ходил! Значит, тут тоже был свой расчет Маньяка. Агромадная Свалка — последнее место, куда полезут искать.

— Котелок варит, — с уважением сказало дерево.

— Только зачем такие сложности? Мог бы утопить это зеркальце или же разбить к чертовой бабушке!

— Мог бы. Только не получилось бы ничего, вот закавыка! Предмет-то волшебный, от него так просто не избавишься. Разве что расплавить в Змиулановом опять же огне? Да поди допросись… Вот навозу — пожалуйста!

Я бы еще порассуждал, только Орех засуетился и призвал меня к порядку.

— Сначала вещи найди. Поболтать успеем, пока в Мастерскую идти будем.

— И то правда, — согласился я. — Еще вопрос можно?

— Валяй.

— Ты с собаками вообще как? Уважаешь?

Хлесткий удар под зад был мне ответом.

Потом я нашел Горшочек, хотя Кащей в списке Амуниции его не упоминал. Точнее, это Дерево его нашло и толкнуло меня:

— Гля! Волшебный Горшочек. Хватай скорей!

— Спасибо, у меня в Плащ-Палатах есть встроенный, — отмахнулся я.

— Да это не тот! Бери-бери!

Не без опаски я взял в руки этот закопченный чугунок.

— Теперь говори: "Горшочек, вари!".

— Сам говори! Я скажу, а он мне наварит такого — вовек не отмоешься.

— Это предрассудки, — строго сказало дерево, и рявкнуло: — Говори давай!

— Слышь, ты! — возмутился я. — Карандашная заготовка! Ты мне не Наставник, и грубить не имеешь права.

— Я ж за тобой, как за малым дитем хожу, — задушевно ответило Дерево, — а на дите и прикрикнуть не грех, чтобы слушалось. Гляди — надаю лозанов-то, не зря весь ими оброс!

— Валяй, Горшок, — сквозь зубы приказал я.

Горшок запел басом.

— Заклинание не то, — мягко напомнил Орех.

— Горшочек, вари, — послушно молвил я.

В горшке забурлило, и он стал вдруг очень горячим. Ойкнув, я уронил горшок наземь, он опрокинулся набок, и из него полезло.

— Попробуй, — предложило Дерево.

— Ну уж дудки, — отказался я. — Это ты у нас всеядный. И не жалко тебя, ежели что.

Дерево, как мне показалось, зыркнуло недобро, но нагнулось, подняло горшок и с хрюканьем зарылось в него.

— Гурьевская, — доложило оно, выныривая. — Смачная.

— Отчего же Гурьевская?

— Гурием волшебника звали, который эту кашу выдумал.

— А Горшочек?

— Приснопамятные братцы-джерманцы. Попервости Горшочек ихнюю, немчурийскую кашу варил, да только что у них за каша — так, баловство одно.

— Ага! Значит, кто-то, скорее всего, этот ваш Гурий, исправил сказку про Горшок? Нельзя же!

— Горшок сам себе кашу поменял, делов-то. Он ведь сам решает, что ему варить.

— Тогда тем более есть не буду!

— Бу-удешь, куда денешься! Придут Глад, Мор и Семь Казней Египетских, и скушаешь, как миленький, все, что дадут.

Ворча, я отобрал у него уже остывший Горшок и с подозреньем понюхал кашу. Пахло вкусно.

— Ну и как я его теперь понесу? На вытянутых руках?

— Скажи: "Горшочек, не вари", потом: "Горшочек, опустей", потом…

— Потом я и сам знаю, — проворчал я, проделал все вышесказанное и кинул чугунок в суму.

Повозиться пришлось с этим дурацким Запоминальником! Поскольку на Свалке, как оказалось, сплошь и рядом валялись какие-то книжки, к каждой из них я бросался с энтузиазмом археолога, нашедшего-таки череп коня Вещего Калеки! И все было не то! Названия книжек, между прочим, поражали своей глубиной и откровенностью. К примеру, там был труд под названием "Как нам реорганизовать Рабкрин"… Небольшая, листов в двадцать, но до ужаса засаленная брошюрка, озаглавленная "Все, что вы не хотели знать о сексе, а придется"… Толстый же томище имел на обложке на редкость краткое название — "Папюс".

— Чей это папюс, интересно? — задал я вопрос томившемуся в ожидании и начавшему от скуки поскрипывать Ореху. — Того, кто написал?

— Да, это наш местный мукомол накарябал, — прокомментировало дерево, едва взглянув на томяру. — Лет двадцать назад его отец завещал ему все свое состояние, но с условием — если его будут помнить благодарные потомки. Вот мельник и постарался, уложил жизнеописание своего папашки в какие-то тыщу страничек.