Сказочка дедушки Абдулы - [37]

Следующая неделя в жизни Эвана не отличалась большим разнообразием, хотя и скучной ее тоже назвать нельзя. Парень наконец дорвался до всех развлечений свойственных богатым, красивым, уверенным в себе людям, и отрывался на всю. Он спал со всеми до кого мог дотянуться. В его постель попадали мужчины и женщины, за деньги, и по знакомству, и еще несколько раз Эван совершил изнасилование. Но при этом он никого не убил. Занимаясь любовью он контролировал свои чувства, и теперь в порыве страсти его партнерам ничего не угрожало. Эван за неделю перепробовал все — он был и активным и пассивным, и вообще каким только можно. Его здоровье позволяло делать это по несколько десятков раз в день, и он пользовался этим направо и налево. Собственно таким вот нехитрым способом он и проводил первое время. Ну и еще сюда примешивались все возможные наркотики, кроме тех которые надо было вводить в кровь, даже сам не Эван мог оцарапать себя или тем более проткнуть кожу или вену. Он почти не спал, и только пил, ел, нюхал, глотал таблетки, курил и трахался. Короче делал все то, что не мог раньше.

И вот ровно через неделю, он обнаружил себя лежащим посреди огромной кровати в своем пентхаузе. Белые шелковые простыни были смяты и валялись в куче. Рядом с ним с обеих сторон лежали два молодых юноши и, положив головы на его широкую грудь, слегка посапывали во сне. Было три часа ночи, и, несмотря на то, что он не спал уже двое суток сон к Эвану не шел. Он лежал и смотрел в большое окно, за которым распростерся Сан-Франциско. Эван не дышал уже пару часов, это стало очередным открытием для него — оказывается его организм не нуждается в воздухе. Город горел миллионами огней, и манил Эвана всеми своими удовольствиями. И где-то там были они, герои. Хотя быть может они были сейчас в его постели, ведь героям можно даже не убивать его насильственной смертью — достаточно подсыпать яду в стакан с выпивкой, и яд убьет его, как и любого другого. И еще посреди этого города бродили люди. Те самые люди, которые теперь стеснительно улыбаются когда он проходит мимо. Те самые люди, которые готовы лечь с ним в постель за его новые деньги, или за его новую внешность и уверенность в себе. Теперь его любили и боялись, но так или иначе отношение к нему резко изменилось. Теперь люди отдавались ему или лебезили. И эти самые люди двадцать три года превращали его жизнь в ад. Эти люди не одарили его ни одной улыбкой за эти годы, кроме как снисходительной или издевательской.

Ему вспомнились посетители того маленького ресторанчика быстрого питания где он работал. Перед ним пробегали лица смотрящих на него с призрением. Их грубые слова, их мелкие колкости, их ехидства, и снисхождение. Да теперь все поменялось, и снисхождения достойны уже они, но по большому счету все осталось по-прежнему. Он вдруг представил себя прежнего лежащего меж этих двух Адонисов. Его тощее покрытое веснушками тело, лежащее посреди двух идеальных юношеских тел. Он представил, как занимается с ними любовью. Как пытается что-то сказать, заикаясь на каждом слове. И он представил, как они вели бы с ним тогда. Он видел на их лицах все те же усмешки превосходства, и уверенности в себе. Теперь, когда весь мир лежит у его ног, и он мог взять все что хотел, внезапно обнаружилось что ему ничего не надо. По крайней мере, ничего из этого мира. Мира пропитанного лицемерием, и понимающего только силу, и красоту.

Он сделал вдох, холодный воздух слегка обжег легкие. Могучая грудь поднялась вверх, и опустилась. На лицах парней заиграли улыбки. Эван посмотрел на свое голое тело. Мускулы равномерно распространялись по нему. Каждая деталь была продумана и гармонично вписывалась в общую картину. Все, от волос, до пальцев ног, от сосков до члена было четко продумано великим архитектором его тела. Он вспомнил Сэта, и понял, что его собственные внешность и тело полностью соответствует внешности мистера Блэка. Нет, они были не похожи, но тот тоже был идеальным. Другим, но таким же неправильным в своей абсолютной упорядоченности. Идеальным до тошноты, больше напоминающий не человека, а древнегреческую статую. Просто Сэт был Паном, а Эван Гераклом. И это показалось ему настолько мерзким, что на секунду он даже захотел вернуть прежнее тело. А потом в первый раз после превращения покрылся потом от мысли что станет прежним. Это было настолько противоестественным его натуре, что вызывало страх. Дикий ужас, по сравнению с которым страх перед неведомыми героями был ничтожен.

Он улыбнулся. Он точно знал, что теперь дороги назад нет. Игра вступила в свои права, и теперь никто, ни бог, ни Сэт не смогут остановиться посредине. Начался конец света, и правила можно будет поменять только после его конца. Эван посмотрел на правого юношу. Сегодня он был с ним необычайно нежен, но когда ласкал его, испытывал странные, невиданные до этого чувства. И только сейчас он понял что чувствовал. Презрение. Как ни странно до этого момента презрению не было места в списке его ощущений. Вообще в последнюю неделю он понял, что многих чувств у него в прошлом просто не было. Ну как можно испытывать к кому-нибудь презрение, при этом являясь ничтожеством? Никак.