Сказки уличного фонаря - [28]

— Иду к утрени, — и добавила тихо, — в Выксу, — и опять опустила глаза.

— Зачем туда? — сразу спросила Незнакомка. — Пойдем в монастырь.

И почувствовала Матрёна что-то сильное и великое, чей-то взор на себе, призывающий по правую сторону. И оглянулась. И увидела.

Город в тумане показался — вот-вот руку протяни, шаг сделай и там уж будешь, там, где лес стоял только что. Фу, фу — сон, грезится.

— Не бойся, — гладь голоса в сердце вошла и успокоилось оно и сомненья ушли, заменившись восхищением и радостью — как быстро выстроили!

— Пошли, Матрёнушка в монастырь.

— А! А туда… ну да.

И город этот, монастырь уже явно, белым камнем вырисовывался и кресты, кресты православные — Матрена перекрестилась:

— Матерь Божья!

И Женщина ближе подошла, лицо красивое-красивое и пошла туда.

И Матрёна за Ней.

Не видывала она ничего такого, только на картинках.

Но — пошла за спиной Незнакомки и, заметила, что пелена в глазах такая, как в девках на пруду под водой с открытыми глазами наплаваешься — на что не посмотришь — светится всё вокруг.

И надо же на Выксуни такую красоту отгрохали, да быстро — дома большие белые, вокруг оградки чугунные резные, и монашки везде, и кланяются, здороваются, а где Женщина — пропала, затерялась, но все в огромный храм идут, такой большой, до неба — у Матрены дух захватил — вверх глянула, а бабы-то не знают, подумала.

— Вот что здесь есть, а я всё в Большую церкву хожу, да в малую иногда на Выксунь, а тут — монастырь!

— Как называется?

— Иверский.

— Иверский!

И кланяются, заходят внутрь. Запах, свечи, пение где — здесь, там. И народ разный — монашки и господа есть.

И стояла как хмельная уж конец службы, к Причастию ближе руки сложила крестообразно — пошла.

Как причастилась — словно летала в лёгком и уже не болезном теле, выпорхнула из храма, а тут Женщина эта:

— Пошли провожу, Матрёнушка.

— Пошли, — покорно сказала, а что — как теперь и не знает до дому.

Пошли молча так сзади Матрёна, боясь почему-то говорить.

В лесок вышли, леском чуть почаще что — глянула, нет Женщины, туда, сюда, нет! Ещё чуть прошла — дорога, слава Богу. И то ладно — домой.

А назавтра рассказала кому успела и пошли кто захотел и поверил ей посмотреть. Но ничего не нашли. Так и посмеялись — мол, приснилось бабе. А она еще попам рассказала — те хоть и с недоверием, но рассказали митрополиту Нижегородскому Макарию. Как знать, но приедет на Выксунь через три года Варнава — иеромонах из скита Гефсиманского при Свято — Троице — Сергиевой лавре, чтобы строить обитель здесь, а, услышав историю эту, не будет сомневаться нисколько, где быть сему, дабы знает — не шутят с таким.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Писать глазами. Руки, растущие из глаз, кривые ногти, ковыряющие белое, чтобы оставить после цикла пищеварения земного хоть какое-то упоминание о себе.

Желания земные. Вор с желанием наживы срезающий киловольтный провод, ребёнок с желанием познания сующий спицу в розетку, старуха с желанием видеть в темноте включающая неисправный выключатель — все они падают с отключившимся сердцем вниз, чтобы когда-нибудь воскреснуть…

Я помню мягкое лёгкое с пролежнями ощущение вечной кровати — когда это было? Когда бумага была дешёвой, когда напоминающая о Творце земная природа была цела. Я помню книги свои — гладкие и мягкие, значительно занимающие пространство шкафа. Где всё? Что в них? Труха и пепел, труха и пепел…

Ветер легкодуйный унёс по земле труху и пепел поколений, их бесконечно повторяющиеся пороки и ошибки. Крути, верти планета месиво человеческое, мешай, словно в ступе, чтобы отделить новое от старого и замесить новый век…

Трясёт. Зубы свело неподвластной силой, и боль волнами бьёт по телу, странному голому красивому моему телу, лежащему на странной новой тёплой красивой земле возле похожей на пластмассу из прошлого сосны.

Пульсация воспоминаний — корявых рук, маленьких недвижимых ног моих, будто в зеркале времени лежу уродливый мальчик, скрюченный тисками полиомиелита. За что же? А! Из этих миллиардов ровесников только я такой, только мне муки, только…

— Мы все теперь здесь! — Дева выглядывает из-за сосны, чуть обнимая её длинными волосами, и улыбается. Она красива. И я вспоминаю сны свои — про неё, да, да, про неё — прекрасную женщину, которая приходила ночью и обнимала, и ласкала, и кровь вскипала в членах моих и недосягаемое в яви счастье охватывало и улетало с пробуждением в вечное инвалидное кресло, в свою уродливую плоть, всё реже с годами верящую в этот символ веры.

— Чаешь воскресения мёртвых и жизни будущего века? — её голос во сне охватывал такие же сосны, поднимаясь выше и выше, и таял в ветках.

— Где? Где они будут жить? — спрашивал мозг мой, снова и снова пытавшийся пробить наяву разорванный болезнью позвоночник.

— Негде, — отвечали скрюченные колени. — Нет места, — отвечали вывороченные локти…

— Есть! — восклицала она и подходила ближе. — Земля будет другая. Ты узнаешь.

Вот рот мой был открыт, издающий звуки:

— Кто?

— Мы все живущие сейчас, — почти пела она высоко.

И вопросы, вопросы червями распирали мозг:

— Где же? Где все жить будут? — да, да! это мой голос из моего сна…

Сейчас она появляется из-за дерева вся нагая и трепет, прежде охватывающий меня при виде женщины, другой трепет, духовный порыв поднимает с земли. Да! Я встаю, как когда-то во сне ощущая сильными ногами твердь земную, ощущая пульсацию вен в конечностях, сбирая огромной грудью, напрягшимся животом чистый хвойный воздух и иду по мягкой массирующей иглице за ней — женщиной моих снов…