Сказки тесного мира - [2]

А ведь достаточно было немного поговорить с ним, с будильником, утешить его, успокоить, объяснить, что окружающее не в состоянии жить ровно и непрерывно, и даже Измеряющий Время не способен (да и не должен пытаться) его осознать. Объяснить это можно было тихо, спокойно, и позволить просто жить на столе.

Часовых дел мастер сначала ворчал, что, мол, старый совсем, допотопный, вон - краска на корпусе облупилась вся, пружина слабенькая, шестерёнки еле ворочаются. Хозяин разводил руками и говорил, что выбрасывать жалко, от мамы остался...

Часовщик обречённо вздыхал, бормотал, что даже запчастей к таким уже нет, делал будильнику вскрытие и копался внутри отвратительно тёплыми пальцами и колючей отвёрткой.

Будильник молчал и терпел. Наконец его закрывали и возвращали хозяину. Тот забирал его домой и ставил на стол, ожидая послушания (хотя смотрел с недоверием – подозревал, что это ненадолго).

Это и было ненадолго. Нет, какое-то время было даже неплохо, но потом опять начиналось невообразимое.

Время вокруг то сворачивалось в клубок, то разлеталось брызгами по сторонам света, то вдруг делалось слоистым, то пористым. И как его измерять?.. А тут ещё хозяина надо будить. Когда сам с трудом просыпаешься.

У будильника снова шалило сердце, он сдавался и просто жил, зная, что не поговорят с ним однажды вечером и не оставят в покое, а, скорее всего, опять потащат в часовую операционную, и так до тех пор, пока он не умрёт.

Иногда его оставляли на подоконнике и это были самые светлые дни – он видел небо и птиц, дождь и снег, деревья, солнце, луну и звёзды. Это недосягаемое радовало будильник так, как будто было его собственными игрушками...

Однажды, возвращаясь домой, хозяин увидел, что на асфальте лежит его будильник. Задняя стенка откатилась в сторону, стекло треснуло, а кругом струился тускло-стальной серпантин лопнувшей пружины.

Человек посмотрел вверх и увидел распахнутое окно своей квартиры. Тогда он понял, что просто забыл закрыть окно, а ветер смахнул будильник с подоконника, и теперь уже не стоит нести его к мастеру. Проще купить новый. Нормальный.

Человек собрал с асфальта останки будильника и выбросил их в мусорный бак неподалёку, а потом отвернулся и с каким-то странно щемящим чувством пошёл домой. Ему очень хотелось обернуться, но он этого не сделал. Да и, обернись он, всё равно не увидел бы, как из бледно-салатового облупившегося корпуса будильника выпорхнула крохотная полупрозрачная птичка и, бесшумно молотя маленькими крыльями воздух, полетела к высокому небу.

Глава четвертая

ИЗНАНКА

Медленно и тяжело поднимался старый часовщик по гладким каменным ступеням, спиралью струящимся в полутёмном колодце башни.

Колодец вёл к механизму. Именно туда направлялся старик.

Раз в неделю он прикасался к изнанке Времени, большим бронзовым ключом стягивал, сжимал пружину, давая новые силы сердцу больших башенных часов.

В юности у часовщика было чувство общности с этими исполинскими зубчатыми колёсами, пружинами, гирями, и ещё он думал о себе, как о части Времени. Когда куранты начинали бить, он был горд и счастлив.

Друзья отговаривали его от этой работы, но он снисходительно посмеивался и продолжал жить по-своему, считая унизительным копаться в мелких внутренностях лживых наручных часов и несчастных будильников. Если уж на то пошло, он скорее стал бы чинить песочные или солнечные часы, каким бы глупым это кому ни казалось.

Хотя иногда он, с большой неохотой, ремонтировал всё-таки часы одного друга детства, чучельника. Это стало традицией. Денег не брал. Только однажды обратился к другу с просьбой – сделать чучело маленькой птички, чей трупик подобрал как-то на пляже.

Забрав птичку у чучельника, старик поставил её на стол и часто разглядывал её, когда было грустно или легко. А ещё поставил рядом с ней старый будильник в круглом светло-зелёном, с облупившейся краской, корпусе. Старик нашёл сломанный будильник рядом с мусорным баком неподалёку от башни, подобрал, попытался починить, но почему-то не смог, только собрал и оставил в покое, дав ему возможность просто стоять на столе рядом с птичкой.

Иногда куранты барахлили, и тогда часовщик чинил и смазывал механизм, а потом долго сидел в своей каморке и слушал как стонет ветер за стенами башни и, тихо лязгая и шепча что-то, аритмично живёт изношенная непосильной работой машина. В такие минуты часовщику казалось, что других людей вообще нет на Земле, и он живёт в этой башне один на всём белом свете, неуязвимый для Времени, потому что остался единственным его Хранителем, и без его – часовщика – работы всё остановится.

Порой часовщик напивался. И когда оживал вдруг колокол курантов, мастеру становилось страшно – казалось, Время смеётся над ним из-за того, что он так серьёзно относится к своим наблюдениям, ощущениям, мыслям.

А наутро всё становилось прежним. Часовщик выходил на улицу, шёл издали полюбоваться вместе с другими людьми на ослепительно-белый циферблат башенных часов, на стрелки, сверкающие позолотой, на вечные римские цифры. Погуляв немного, старик возвращался.

По ночам в башню приходили сны. Иногда в сновидениях часовщик был птицей, иногда секундной стрелкой часов или самими часами. Иногда цифрой I. И почти всякий раз птица, которой он был, хотела превратиться в часы, часы – в птицу, а цифра I в число XII. Но никогда никто из них не хотел стать человеком...