Сказки Шехерезады нового века Том 1 - [54]

и М. Ю. Лермонтова. Ввиду тяжёлой судьбы и посмертия Н. В. Гоголя

мы не приводили этой его судьбы и результатов её исследования. Однако

укажем, что «Врата Синклита распахнулись перед Гоголем во всю ширь, как перед любимейшим из сынов его. Эти три первых великих гения

русской литературы вознесли и утвердили эту литературу на высоту

духовной водительницы общества, учительницы жизни, указательницы

идеалов и возвестительницы миров духовного света, приобрели ей славу

и всенародный авторитет, увенчали нимбом мученичества» (1). В данной

главе мы рассматриваем метаисторическую роль Л. Н. Толстого и Ф. М.

Достоевского в освещении её Даниилом Андреевым (1).

1. Миссии и судьбы. Лев Толстой

«Освещая, насколько я могу осветить, в главе о средних мирах

Шаданакара (т. е. выше затомисов) характер связи между человечеством

и сакуалой даймонов (Высшее человечество, крылатые двуполые люди), я

упомянул о расе метапраобразов, обитающей подле даймонов и имеющей

большое значение для понимания некоторых произведений искусства

Энрофа (а также литературы). Лев Толстой — отец Андрея Болконского, хотя, конечно, и не в том смысле, в котором он был отцом Сергея

Львовича или Татьяны Львовны. Интуиция гениального художника, синтетически создававшего образ Андрея из отдельных психических и

128

физических черт разных людей, уловила сквозь эту амальгаму, как через

своеобразный эфирный фокус, похожий, но еще более значительный образ существа из Жерама — того слоя в сакуале даймонов, который играет

для них ту же роль, что Энроф для нас. Это было существо из расы метапраобразов — отставшей в своем развитии от даймонов и опекаемой

ими расы. Я упоминал уже, что они чрезвычайно схожи с людьми как

своим внешним обликом, так и душой. Образ Андрея Болконского вос-принимался и творчески сопереживался миллионами людей, читавших

эпопею Толстого. Психическое излучение этого людского множества необычайно усилило этот объективно существующий, созданный Толстым

эфирный образ Андрея, а для метапраобраза, связанного с ним, он стал

одним из материальных облачений, чем-то вроде его эфирного тела, чем-то необходимым ему для дальнейшего развития, вернее — облегчающим

и ускоряющим его развитие, как бы наполняющим новыми горячими

силами и полнотой жизни его существо.

Проанализировать этот процесс точнее я не в состоянии. Возможно, что в следующем эоне, когда преображенное человечество приступит к

спасению сорвавшихся в Магмы и Ядро Шаданакара, тот, кто нам известен как Андрей Болконский и ныне находящийся в Магирне (один из

средних слоёв Шаданакара), обретет свое воплощение в Энрофе и примет

участие в великом творческом труде вместе со всеми нами. А в текущем

эоне каждый из метапраобразов, получивших эфирное облачение от

художников Энрофа, вбирает наши психические излучения, им вызванные, в свой состав, но и воздействует обратно на множество конкретных

человеческих психик: он тормозит их становление либо способствует

ему — в зависимости от природы, которая ему сообщена его творцом-художником. Вот почему общечеловеческий долг отцовства снимается с

великих художников: снимаясь, он заменяется долгом отцовства другого рода. Данте, Леонардо, Рафаэль, Микельанджело, Сервантес, Шиллер, Бетховен, Лермонтов, Гоголь, Чехов, Глинка, Чайковский, Мусоргский и

десятки других художественных гениев и вестников не имели детей, но

никакой наш моральный инстинкт не вменяет им этого в ущерб именно

потому, что все мы бессознательно знаем, что долг отцовства был ими

выполнен, хотя и не так, как это происходит обыкновенно.

Было бы грубым упрощением полагать, будто за всеми человече-скими образами художественной литературы и искусства стоят мета-праобразы из мира даймонов. Напротив, они стоят лишь за ничтожным

меньшинством из этой необозримой галереи — обычно за теми, кого мы

называем типами, и за очень крупными индивидуальностями. Но в тех

случаях, когда они стоят, смысл создания художником человекообраза

129

является двусторонним. Во-первых, через его посредство совершается

могучее воздействие на человеческие существа нашего слоя. Во-вторых, повторяю, создается тонкоматериальное облачение, сообщающее жизненные силы метапраобразу и сокращающее его путь в сакуале даймонов. Ясно, однако, что художник не может быть свободен от кармической связи с отображенными им метапраобразами и от кармической

ответственности за их судьбу, подобно тому, как человек-отец несет

ответственность за судьбу рожденных и воспитанных им детей. Гоголь

затратил огромные усилия и поистине титанический труд, чтобы помочь в восходящем пути тем, кому он когда-то дал имена Собакевича, Чичикова или Плюшкина. Предчувствовал ли он это при жизни или

нет, но всем известно, что он уже тогда страстно мечтал и даже пытался художественно предварить так называемое обращение главных

персонажей «Мертвых душ», то есть их сознательное вступление на

восходящий путь. Недовершенное в жизни совершается художником

в посмертии и на этот раз. Чем значительнее созданный художником

человекообраз, тем большие возможности открывает он перед мета-праобразом. И тот, кто был отображен Гёте как Фауст, скоро вступит в