Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила - [49]

Итак, в сказках, подобных сказкам Базиле и Шехерезады, насилие представлено как неотъемлемая часть взаимоотношений между полами. А когда насилие является правомерным компаньоном сексуальности, то с ним вместе селятся в глубоких, скрытых от поверхностного взгляда тайниках повествования неподъемная ноша депрессии, неподвластный разуму страх и непреодолимая тяга к смерти. Мать Ситтукан насилуют, а Талией овладевают во сне – значит, и ее насилуют. Неполноценный секс, вне всякого сомнения, занимает немаловажное место в этой истории, так что забудем о «приличиях» и заглянем в окно девичьей спальни.

Ножны и кинжал

Куда бы мы ни обратились: к народным сказкам, старинным легендам или древним мифам, – всюду в центре сюжета располагается тема сексуальных взаимоотношений между людьми. Но только кто рассказывает эти истории? В далеком прошлом, возможно, их и пересказывали греющиеся у костра древние старухи, но большинство преданий, которые после длительных скитаний дошли до наших дней, были донесены до нас мужчинами[86].

Читая эпизод сказки, когда король, насилует спящую Талию – «король, все больше и больше разгораясь от ее красоты, на руках отнес ее на ложе и там собрал цветы любви», – трудно вообразить более сочувственную форму описания насильственного овладения человеком.

Можно ли из этого сделать вывод, что в образе девушки из «наивной детской сказки», которой овладели во сне, кроется тонкий намек, что именно такими, принявшими облик мертвых предпочитает видеть женщин каждый рассказывающий эти истории мужчина?[87] Или, скажем, что обладание каким бы то ни было мужчиной телом какой бы то ни было женщины настолько естественно, что рассказчику и в голову не приходит задуматься над правомерностью происходящего? В древней валлийской легенде, героем которой является король Мат ваб Матонви, есть фраза, указывающая на странную деталь: «И в то время Мат, сын Матонви, не мог прожить без того, чтобы, когда он сидел, ноги его не покоились на коленях девушки, за исключением времени, когда он отправлялся на войну»[88]. Мат имел безграничную королевскую власть, ему приписывались сверхъестественные силы: как говорил один из его приближенных: «Если самый тихий шепот двоих будет подхвачен ветром, он услышит его», и, несмотря на это, ему необходимо было держать ноги на коленях девственницы, если только он не отправлялся в очередной военный поход. И девушку эту звали Гэвин, дочь Пебина, и краше ее не было во всей округе. Поборники патриархии зачастую используют очень выразительные и впечатляющие средства для того, чтобы приучить нас, обычно еще в раннем детском возрасте, к мысли, что они полностью обладают нами, иногда даже под видом обсессии, и в этом нет ничего предосудительного. Как бы не замечая всей абсурдности происходящего, судя по участливому тону рассказчика, он ожидает от нас сочувствия к воинственному королю со странным дефектом.

Что же касается короля, овладевшего спящей девушкой по имени Талия, то тут, возможно, мы должны проникнуться его непреодолимой страстью или прочувствовать вместе с ним неописуемое одиночество, которое он испытал, совокупляясь с женщиной, принадлежавшей ему только физически, только телом…

В конце концов Талия очнулась от депрессии с двумя младенцами на руках, и вряд ли она задает себе подобные вопросы: скорее всего, она слишком озабочена повседневными проблемами элементарного выживания; но действительность, в которой тело всякой женщины всегда принадлежит мужчине, по сути своей, является депрессивной. И в этой действительности были рождены Талия и Ситтукан, и это та действительность, в которой они должны были существовать.

А поскольку женщины испокон веков вынуждены прокладывать себе дорогу в сугубо мужском пространстве, те из них, которые чего-то достигли в этом мире, в большинстве своем приспособились к мужской системе ценностей. Женщины, ведомые патриархией, – так мы здесь называем их и себя.

Традиционно способность открыться, раскрыться и отдаться являются исконно женскими качествами, но для многих из нас очень тяжело реализовать эти свойства даже в процессе самого соития. Неважно, относимся ли мы к «женщинам, ведомым патриархией» или страдаем от какого бы то ни было ущемления из-за своей принадлежности к женскому роду. Многие из нас не осмеливаются, не позволяют себе испытать полное душевное и духовное раскрытие в той мере, в которой это предполагает половой акт.

«Намекают нам, что вот есть и другой секс… Пускай приведут его сюда, – произносит от имени мужчин известная своим новаторством израильская поэтесса Иона Волах („Стихи предгодомснов“[89] в переводе Савелия Гринберга) и поясняет: —…мы ведь уже утомленынче нашими женами и подругами-девственницами…». А мы, женщины, если заговорим от нашего имени, скажем, что, возможно, мы и стали «утомляющими девственницами» именно потому, что такими нас воспитали, и, возможно, мы тоже хотим другого секса: секс, в котором мы не исполняем роль, написанную специально для нас руками – ногами – ртом – членом мужчины, а продиктованную нам нашим собственным телом, в такт ударам нашего собственного сердца. «Познать женственность со всеми ее страстями, недостатками, ограничениями и ранимыми местами – это только часть дела», – пишет сексопатолог Майтреи Д. Пионтек и рассказывает, как под влиянием Дао, с помощью медитации ступила «на забытую женскую территорию, в священный храм (матку). Это место, куда мозгу вход запрещен, место, где кончается разум и растворяются все образы и понятия: это дверь в женственность в новом измерении»