и
границы, в их взаимных отношениях отмечаем следующее: они и прежде были спутниками, однако не с точки зрения смысла (именовали знаки разные, а не одинаковые), а по назначению, функции — служили названиями межевых примет; утрата этими словами значений межевых примет и приобретение нового значения («линия раздела») сделали их синонимами— спутниками по смыслу. А далее
грань переживает специализацию: отпадает значение «государственная граница». Напротив,
рубеж становится многозначным, как было отмечено выше. В значении «государственная граница»
рубеж и
граница совпадают, а слова, образуемые с их основами, обнаруживают осязательные расхождения. В употреблении — слово
пограничник, а не
порубежник, пограничная, не
порубежная застава,
пограничный, не
порубежный инцидент;
заграничный, а не
зарубежный паспорт, однако —
зарубежные, а не
заграничные страны,
зарубежная, а не
заграничная литература. Как будто намечается такое различение: слова, соотносимые с
границей, служат названием того, что более или менее непосредственно связано с пограничной чертой, а слова, соотносимые с
рубежом, означают обыкновенно то, что за этой чертой находится, но непосредственно с ней не связано. Это различение, можно думать, свидетельствует о начале пока сокровенного, неуловимого семантического расхождения между
рубежом и
границей как синонимическими образованиями. Если расхождение в их семантике лишь косвенно угадывается, их стилистическое различие проступает сравнительно явственно. Так, в торжественной, патетической речи мы предпочитаем говорить о защите священных
рубежей Родины.
Границы с таким определением здесь менее подходят.
Итак, слова встречаются, сопутствуют, разлучаются. Все это происходит не само по себе, а в ладу с новыми потребностями общения, с новыми требованиями жизни, которые она предъявляет к языку. Подобные встречи и расставания на смысловых путях и перепутьях в сложной системе языка знаменуют ее извечное беспредельное усовершенствование.
Как слово-жалоба превратилось в требование
Старославянское наследие в русском языке довольно значительно и составляет большой культурный вклад. Одно из его частных проявлений — наличие в русском языке слов с такой приметой, как сочетание жд (из древнего dj): нужда, надежда, одежда, рождать и т. д. Собственно русские слова имеют в этих случаях ж: нужа, надежа, одежа, рожать и т. д. От тех и других возможны были параллельные производные образования. Все, что связывали с нуждой, называли когда-то нуждьнымъ, а от русского слова нужа — нужьнымъ. В прилагательном нуждьныи согласный д впоследствии мог утратиться, и оно в результате этого могло совпасть с нужьныи (в современном русском — нужный). Так или иначе, прилагательное нужный исторически родственно и нужде и нуже. Употребление старославянских образований было характерно для книжного языка, а русских — для народной речи и деловой обыденной письменности. Но такое распределение в связи с проникновением книжных слов в народную речь и обыденную письменность со временем нарушилось. Вследствие этого славянизм нужда, как и многие другие славянизмы, вышел за рамки книжного языка, а нужа, по современным данным, — на грани исчезновения.
В сознании современников слова нужда и нужный между собой не связаны. И это объясняется не только тем, что ныне в семантическом отношении между словами нужда и нужный нет точек соприкосновения, но и утратой образования нужа, с которым в качестве производного прилагательное нужный легко соотносилось. О былой употребительности в народной речи образования нужа свидетельствовали пословицы: Горька нужа и вчуже; Нет, хуже нужи да стужи; Добьет нужа до худого мужа (Даль, Слов.). Еще в середине прошлого века в отдельных народных говорах соотнесенность прилагательного нужный с нужей была очевидной: «Нужный, стар., а иногда и доселе в народе: бедный, нищий; убогий, скудный; нужливый, связанный с нуждою, нужей; тяжкий, стеснительный, изнурительный… Он нужно живет, бедно. Нужный год, голодный» (Даль, Слов.). В Тверской и Псковской губерниях нужен означало «беден», вместо ни беден, ни богат говорили ни нужен, ни богат; в Новгородской губернии нужной по значению равнялось словам небогатый, скудный, убогий — Мужик-то нужной: ни двора, ни кола нету; в тех же северных местах нужиться значило «нуждаться», а нужье — «недостаток, бедность» (Доп. к Опыту).
Отмеченная наблюдателями сто лет назад в качестве диалектной, семантическая зависимость слова нужный от нужи в письменности XVII в. выступает необыкновенно ярко, осознается всеми русскими людьми. К прилагательному нужный тогда обыкновенно прибегали при описании нужды и лишений, бедственного положения и трудностей.
В 1614 г. в отписке с Кавказа сообщалось, что служивые люди на Тереке «все нужны и бедны и голодны», — испытывают нужду, бедность и голод[70]. «С Анандыри реки осенью, — рассказывали русские землепроходцы в 1655 г., — ходили мы холопи и сироты твои государевы на новую захребетную (за горным хребтом. — С. К.) реку Пенжин, и у нас на ту реку Пенжин ведомых вожев (опытных вожаков, проводников. — С. К.) не было, и ходили мы три недели, а реки той не нашли, и видя нужную голодную смерть, воротились назад на Анандыр реку»
