Красавица была нездешней Мухой
и вмиг сразила сердце Шелкопряда,
не ведавшего до того души томленья.
И мир впервые предстал пред ним в чарующем величьи.
— Откуда ты, прелестница, явилась? — он обратился к Мухе робко.
Она лишь томно повела очами.
— Готов тебе одной служить отныне, — продолжил Шелкопряд, — тебя счастливой сделать! Украсить жизнь твою! Отдать всего себя тебе на радость!
И он соткал в подарок Мухе чудесный золотистый кокон.
Затем — по кокону — для всех её мушат,
детей мушачьих и мушачьих внуков.
И пуще прежнего он стал трудиться,
чтоб бесконечно угождать любимой.
Когда же синь густая, запеленав пространство,
мир призывала к отдыху ночному,
трудяга Шелкопряд в неистовстве любовном
без устали слагал восторженные гимны своей избраннице,
чтоб поутру — перед восходом солнца иль
пред его закатом — ввечеру,
прочесть любимой Мухе.
Когда ж безмерная усталость с ног его валила,
он утешал себя, что в благодарность
любимая ему всегда подругой верной будет
и надежною опорой.
Молчание обычное её
он благодарно принимал до той поры,
пока однажды она не изрекла, как королева
ничтожному слуге:
— Я очень терпелива, заметь. Но сколько можно
транжирить время впустую,
когда б ты мог…
— О как несчастен я от того, что не по силам
мне, видно, выразить те чувства,
что распирают душу и рвутся огнём пылающим…
Как быть? Как донести весь жар, весь пламень
до сердца избранницы моей?!
— Взгляни! — шептал он страстно Мухе. —
Как всё опутал кисеёю синей туман-ревнивец,
и краски пред закатом погасил.
А утром распадется он, рассыплется на множество
бриллиантовых росинок,
украсив каждый лепесток, травинку каждую!
Презрительно взглянула Муха на Шелкопряда.
Он не заметил. И продолжал:
— Послушай, как забавно пискнула Коровка Божья,
в росинке усики умыв…
— Фи! Ты заметил Божию Коровку, негодник старый! —
прошипела Муха.
— Да нет же, нет! Лишь ты одна мне сердце оживила!
Тебе одной служу и до конца служить я буду!
Ведь прежде что до тебя я видел?
Как мог я променять чудесный мир?..
— Ах так! И ты теперь работать не хочешь больше??
— вскричала Муха гневно. —
А как же я? И как мои мушата? И множество
мушаток — совсем малюсеньких?!
Что станет с нами, если ты разглядывать начнёшь
красоты мира?
— Да я для вас…
— Вот и работай теперь ты пуще прежнего,
хотя, сказать по правде, — ты так однообразен!
Спросил бы у меня, что прясть и как…
Дивились все вокруг, такое услыхав от Мухи…
Но наш влюблённый и это принял всеръёз, раздумывая:
«Может в самом деле права любимая?..»
— Но всем по-прежнему нужны мои шелка, —
сказал он тихо.
— Да ладно уж… Коль не умеешь ты ничего другого,
пряди — как можешь, но — чтобы больше, больше!!!
— Куда всего вам столько? — отважился спросить он
робко любимую. —
Напрял так много я, что можешь шелками
ты завесить всю округу.
Конечно же, как было догадаться Шелкопряду,
что всё мушачее семейство
бесценные творения его меняет непрерывно на то,
что из навозных куч извлечь возможно.
Затем — устроить пиршество: и есть, и спать, и есть…
Потом — плодить мушат бесчисленных
и их мушачьих деток…
Чтоб снова спать и есть, и спать.
Наивный труженник! Ведь, если б все красоты мира
сложить он мог прелестнице под лапки,
они всегда ничтожней были б для неё
большой желанной кучи,
в которой рождена она была на свет
навозной Мухой.
