Сказки немецких писателей - [176]

— Эге-гей, госпожа Тишь-Гладь, — прогрохотало у неё прямо над ухом. — Как там поживает мой братец? Ого-го. Наше время — это шум, ох, боже мой, только не надо падать; может, соединиться с Берлином?

— Упаси боже!

И госпожа Тишь-Гладь уже мчится в Буэнос-Айрес, потом в Токио, Лондон, все большие города мира облетела, потому что она всегда стремилась к чему-то большому.

Но везде её настигало:

— Ого-го, как там поживает мой братец?

И везде братья Шум-Гама разговаривали на одном языке, разница была лишь в оттенках: в одном городе больше шумели люди, в другом — машины. Но это были мелкие расхождения большого мирового языка. Госпожу Тишь-Гладь понемножку начал охватывать ужас. Что-то скажет её Шум-Гам? Чего там наплетут-наболтают ему братцы? Вон уж загудели телеграфные провода, вот уж понеслось по всем каналам радиосвязи. Ни о каком примирении тут и думать было нечего. Так шла она, погруженная в свои мысли, и повстречала женщину в белом плаще, сотканном из льдинок. Глаза её сияли лунным светом.

— О чем задумалась? — спросила она. — Знаю я, чего тебе не хватает. Я Тишина, Мертвая Тишина. Хочешь, я подую на этот мир и всё стихнет тот час же?

Со страху согласилась Тишь-Гладь, и подула тогда Тишина во все стороны и исчезла. И вот спустилась на землю великая тишь. Не слышно ни пения птиц, ни журчанья ручейка. Ни один листок не шелохнется, не зажужжит пчела, ребятишки не шумят поутру, все люди заснули мертвым сном. Над фабричными трубами не поднимется дым. Затихли дома. Затихли вокзалы. Повсюду зловещая тишина. Господин Шум-Гам словно умер. Ничто, ну, совсем ничто, не напоминало о нем. Повсюду одно молчание. Госпожа Тишь-Гладь хотела было всхлипнуть, но не смогла. Хотела она крикнуть, но не смогла произнести ни звука. Безмолвно пошла она по заколдованной земле. Казалось, весь мир обратился в могилу. И вот шла она так, шла по земле и увидела серебряную лестницу, что спускалась прямо с луны. Стала госпожа Тишь-Гладь подниматься и поднималась всё выше и выше, пока не добралась до самого верха. Бр-р-р, как, однако, здесь холодно! Глубокие кратеры, и лед, и снег. Но она продолжала идти, пока не повстречался ей одинокий дом. И кто бы вы думали там сидел? Сама Смерть, а ещё Мертвая Тишина. Но была она не слишком уж тихой, заливалась она громким смехом:

— Ха-ха-ха, здорово я Тишь-Гладь провела! Небось хочется ей вернуть Шум-Гама. Ничего не выйдет. Нет никакого шума, нет никакого гама.

А Смерть сидит себе, что-то под нос бормочет:

— Да-да, но есть одно средство сделать всё, как было: надо только заставить чихнуть слона в зоопарке.

— Как же его заставишь чихнуть? — спросила Мертвая Тишина.

— При помощи лунного снега, милочка, лунного снега. Но до этого ей нипочем не догадаться, куда ей, нашей овечке!

«Ну, погоди у меня, — подумала Тишь-Гладь, — покажу тебе ещё, что почем». Набрала она лунного снега, сколько унести смогла, и скорей, скорей вниз по лестнице, и вот она уже в зоопарке. На земле всё ещё царила Тишина, Мертвая Тишина. Но едва только слон почувствовал хоботом лунный снег, как тут же принялся чихать — а-а-пчхи! апчхи! — и так на весь город. Зарычали тут львы, затрещали попугаи, закричали воробышки, тут и Шум-Гам на ноги вскочил:

— Ах, женушка моя любезная, снилось мне, будто меня что-то душит, словно медведь на меня навалился, страшно было ужасно. Меня заставили быть тихим, это было невыносимо. Нет уж, теперь мне надо как-то встряхнуться, — сказал он и давай шуметь-галдеть, как ни в чём не бывало, на свой обыкновенный манер. Госпожа Мертвая Тишина выглянула в окошко своего лунного домика:

— Что такое? Что случилось?

Вся земля снова шумит-гудит, работает, созидает, суетится, все опять снуют туда-сюда. И как уж Мертвая Тишина ни сердилась, как ни ломала себе голову, так и не додумалась она, как же всё так получилось. А госпожа Тишь-Гладь уж была рада-радешенька, что она снова со своим мужем, потому что только теперь сумела оценить его по достоинству, а господин Шум-Гам наградил её за это звонким, громким поцелуем:

— Славная ты моя Тишь-Гладь, теперь-то уж мы поняли, что значим друг для друга!

Никогда ещё так не шумели фабрики, не гудели пароходы, служанки не выколачивали так усердно ковры, мальчишки не свистели так пронзительно, и люди все говорили:

— Славный шум-гам сегодня. Вот теперь мы, по крайней мере, знаем, что живем.

ВСЕМИРНЫЙ ПРАЗДНИК

Господин Берлин протирает сонные глаза. Тр-тр-тр — стучит по улицам тележка разносчика. Так, а теперь совсем скоро прозвенит по улице трамвай. Ах, если б было можно поспать ещё хоть часок, но — положение обязывает! И он зевает, потом потягивается. Эй, теперь уж пора! Куда же подевалась городская электричка и где трамвай? Ах, лентяи! Ха-ха-ха, хи-хи-хи, — доносится из-под крыш вокзалов, — у тебя что, календаря нет? Ведь сегодня Первое мая. В парках щебечут птицы, воробьи чирикают: праздник, всемирный праздник! Уж кто-кто, а они не могли об этом не знать, ведь дети ещё позавчера заговаривали о красных лентах и бантиках! На больших фабриках и в мастерских так тихо, будто они лишились голоса, а ведь в другое время они ревут так, что оглохнуть можно.