Сказки и несказки - [8]

— А что же мне тебя ждать было? Будто бы без тебя я ничего не умею. Как видишь, я устроился недурно: всегда сыт, недурно летаю, к холоду довольно равнодушен, имею много приятелей. Вообще — не жалуюсь на судьбу.

— Братец, — прощебетала пораженная ласточка, но ведь ты же стал противным воробьем!

— Ну так что же? И чем, скажи, пожалуйста, воробей хуже ласточки?

— Что ты говоришь, братец! Ведь мы вестницы весны, ведь мы приносим с собой всюду свет, тепло, радость, красоту, жизнь. Мы чудно летаем, выше нас редкая птица залетает.

— Все это мне ни к чему.

— Значит, тебе нравится копошиться целый день на проезжей дороге и искать пищу в навозе?

— Конечно, нравится. Что толку залетать к облакам, когда там даже и мошек нет. Гораздо проще подбирать зерна у хлебных амбаров. Там на наш век хватит!

— И ты не хочешь улетать с нами на зиму в теплые страны, любоваться на горы, на море, на цветущие долины?

— Ну, вот еще выдумала! Мне и здесь тепло. У меня перья, может быть, на вид и хуже твоего модного наряда, зато теплее.

— А как же я одна буду, Паша? Ты про меня и не подумал?

Воробей сердито отряхнулся.

— Ну, уж это дело твое. И вообще мы с тобой не пара. Ты слишком высоко заносишься и слишком непоседлива. Летай, куда знаешь, болтай про весну и прочий вздор, а с меня и навозу довольно.

И воробей улетел вниз на дорогу.

В этот день не резвилась с прилетевшими подругами ласточка-Наташа. Одиноко сидела она на телеграфной проволоке и рассеянно оправляла перышки. Ночь она провела под чужой кровлей.

Но на утро так ярко заблистало солнце, так весело защебетали птицы и зажурчали ручьи, что ласточка-Наташа забыла свое горе. Она была такой легкой, юной и красивой, вокруг нее было так много таких же легкокрылых и веселых друзей и подруг. Не стоило думать о самодовольном воробье, тем более, что и он был вполне счастлив своей судьбой! Каждому свое: ей, легкой ласточке — свет, тепло, воздух, поднебесная высь, ему, воробью — сытные зерна у хлебных амбаров и обильный навоз на проезжей дороге…

СКАЗКА ПРО МОРЕ

За рекой, на самом берегу, в полуверсте от большого села и совсем в стороне от дороги, стоял домик в два окна. Когда заходило солнце, в домике зажигался огонь, и через реку пробегали две красноватые полосы света к другому берегу. Когда же звезды на небе из серебряных блестков делались яркими золотыми фонариками, свет в окнах домика потухал. Вместо двух полос, через реку перекидывалась большая дорога лунного света. Иногда же, когда луна стояла высоко, другая маленькая луна баловалась на спокойной воде.

В маленьком доме за рекой жило двое: дед Антон со внуком Ваней. Дед был очень стар, лет на шестьдесят старше Вани, а Ване было семь лет. Дед был маленький, сгорбленный, седой, а Ваня был белокурый, кудрявый и голубоглазый. И все-таки они были похожи друг на друга и оба до страсти любили сказки. И даже трудно было сказать, кто из них больше любил сказки, — Ваня ли, который никогда не бывал дальше родного села, или дед Антон, старый матрос, который за свою долгую жизнь объехал на корабле чуть ли не весь свет и нагляделся всяких чудес.

Ложась спать, дед Антон задувал лампу и зажигал лампадку в углу перед темным образом. Затем он с большим трудом залезал на печку, где его уже поджидал Ваня. На дворе стояла глубокая осень, но на печке было тепло, а под дедовым мягким тулупом и совсем хорошо. Пока дед Антон взлезал по лесенке, Ваня лежал сверх тулупа, головой к краю лежанки и, прищурив один глаз, смотрел на деда через кулачок, как в подзорную трубу. А когда дед достигал последней ступеньки и упирался уже локтями на лежанку, Ваня всегда успевал раньше него юркнуть под тулуп и свернуться там калачиком. Так он и лежал до тех пор, пока дед Антон, отыскав для своих старых костей место помягче, не произносил:

— Вот так-то, Ванюша! Вот и еще денек ушел…

И тогда наступало самое интересное время и для деда и для Вани.

Ваня высовывал голову из-под тулупа и смотрел, как колеблющийся свет лампадки постепенно наполняет пустую избу странными тенями, скользящими по стенам, по потолку и беззвучно летающими по воздуху. Иногда эти длинные, неровные, таинственные тени собирались целой толпой около лежанки и пристально, не отрываясь, смотрели своими слепыми глазами на деда и Ваню, и Ваня так же пристально глядел на них; он их почти не боялся, так как рука его крепко держала рукав дедовой рубахи. Тени толкались, слегка подпрыгивали, чтобы заглянуть на печку, залезали друг другу на плечи, отбегали назад, с разбега прыгали на лесенку, скатывались вниз, клубком взлетали к потолку. Когда лампадка начинала шипеть, — тени собирались в избе густой толпой, когда же она вспыхивала ярко — быстро разбегались по углам, в окна, под лавку, в щели потолка… А через минуту из угла показывалась голова, из-под лавки другая, и снова начинался их странный, молчаливый хоровод.

Не спал и дед. Он также смотрел в пустоту слабо освещенной избы и видел перед собою широкий простор шумящего моря, без конца и края. Неведомо откуда и куда плыли серые однотонные облака, перегоняя корабль, а волны, набегая одна на другую, подбрасывая вверх белых барашков, топтались на месте с глухим беспрерывным ропотом. И из серых и лиловых волн поднимались неведомо чьи — но знакомые тени, махали руками, боролись, свивались в клубок и сваливались вместе в воду. На их место выплывали новые, еще более знакомые, и своим чередом уходили вслед за первыми. Море, волны, облака, и ни клочка земли, да и на что земля старому моряку…