Сказки и мифы Океании - [3]

Так же как и у австралийцев, у маринд-аним и других папуасским племен этиологические мифы прежде всего объясняют особенности ландшафта в пределах местности, обитаемой данной племенной группой. Благодаря такой ограниченности своим «микрокосмом» мифы о тотемических предках неотделимы от того, что фольклористы обычно называют местными преданиями и легендами. В этих рамках тотемические предки выступают как своего рода демиурги и культурные герои: о-в Хабе был отколот палицей демы по имени Деви; плотина, выстроенная двумя другими демами — Арамембом и Упикак, связывает остров с сушей. Арамемб первый охотился при помощи копья и лука, которые сделал ему его отец, Громовник Дивахиб дает людям свою копьеметалку, которая служит им и на охоте и в культе Имо, и т. д.

У части папуасоязычных байнингов (Новая Британия) имеются сказания о братьях (Сирини и Гоаткнум), весьма сходные, а может быть, и заимствованные от соседних меланезийцев — гунантуна (папаратава). У тех же байнингов имеется и сказание об едином антропоморфном культурном герое — Ригенмухе, первосоздателе всех вещей, покровителе посвятительных обрядов. Ригенмуха очень напоминает мифических героев Восточной Австралии (вроде Байаме, Дарамулуна или «предков» Мура-Мура). Ригенмуха, Сидо, Квойам и другие мифические герои папуасов теснейшим образом связаны с календарными обрядами и садовой магией. Этим мифы о культурных героях у папуасов отчетливо отличаются от собственно меланезийских. Косвенно связаны с садовой магией у папуасов и многочисленные «сказки» о духах, в частности популярный сюжет об умершем муже, который является своей вдове, уводит ее в царство мертвых, откуда ей с трудом удается вернуться. Такая «сказка», рассказываемая в начале дождливого сезона в специальных хижинах, построенных в садах, в сопровождении трапезы из свежих листьев, имеет, однако, не только магический, но в гораздо большей мере нравоучительный характер.

Фольклор меланезийцев на северо-западных островах почти столь же архаичен, как и у папуасов. На о-вах Тробрианд, по данным Малиновского, преобладают мифы (лилиу), непосредственно связанные с календарными ритуалами и земледельческой магией; даже сказки «кукванебу», рассказываемые для развлечения в дождливый сезон, оканчиваются магической формулой плодородия.

В Центральной и Южной Меланезии тотемизм сохранился лишь в виде пережитков (главным образом в обозначении экзогамных фратрий); исключительно высокого развития достигли анимистические верования, в которых отчетливо дифференцируются духи мертвых (лио’а, тиндало, тамате, табаран и т. д.) от духов природы (вигона, вуи, кайя и др.). Имеются зачатки дифференцированных представлений о посмертной судьбе, о лучшем положении душ людей выдающихся, обладавших силой — «мана». Последние очень часто делаются объектом специального культа.

Центральную часть повествовательного фольклора меланезийцев составляет мифологический «эпос» в виде цикла сказаний о культурных героях — братьях-близнецах. Правда, циклизация этиологических мифов вокруг этих персонажей не вполне завершена; в некоторых вариантах сказаний о добывании огня, пресной воды, о происхождении ночи и смерти фигурирует некая мифическая старуха (порой отождествляемая с матерью культурных героев). В других случаях в роли демиурга выступает могущественный дух-змей; таков, например, кайя То-Лагулагу у гунантуна на о-ве Новая Британия; в форме змей выступают демиурги и культурные герои на Сан-Кристобале (Агунуа), Фиджи (Нденгеи), о-ве Россел (Во-найо).

Мифическая старуха и змей отдаленно напоминают соответствующие образы североавстралийской мифологии (Кунапипи и Радужного змея); с другой стороны, хтонически окрашенный образ старой женщины сохранился даже в полинезийских мифах (прабабка Мауи). Однако в общем и целом эти демонические образы в меланезийском фольклоре оттеснены на задний план братьями-близнецами. В отличие от папуасского фольклора сказания о культурных героях у меланезийцев, как правило, не связаны с ритуалами и не имеют священного (сакрального) значения. Если меланезийцы и определяют иногда культурных героев как «духов», то главным образом для того, чтобы отделить от обыкновенных людей «большого человека» старых времен, первопредка — устроителя мира и человеческого общества. Братьев может быть много, так же как тотемических предков, действовавших в доисторические времена, по представлениям австралийцев и папуасов. Но в Меланезии из числа этих братьев обычно выделяются двое — «умный» и «глупый», т. е. положительный и отрицательный варианты культурного героя; иногда, впрочем, противник — соперник культурного героя и не входит в число братьев. На Новой Британии у гунантуна каждая половина племени называет своим предком одного из братьев — То Кабинана и То Карвуву (вариант: То Пурго), но эти фратриальные предки полностью антропоморфны и считаются первыми людьми. Их самих сделали из сгустка крови или из рисунка кровью упомянутые выше «старуха» или кайя

Первые женщины создаются из кокосовых орехов, выросших из головы «старухи», или из тростника, и братья берут их в жены, устанавливая при этом деление на брачные классы. То Кабинана и То Карвуву создают различные этнические группы, рельеф местности, животных, птиц и рыб, строят лодку и первые занимаются рыбной ловлей, первые охотятся на диких свиней и для этой цели изготовляют копье, создают культурные растения и научаются их выращивать, а также отбирать спелые плоды и сладкие листья, варить пищу, первые очищают участок для посева, первые строят хижины и, поселившись в одной хижине, создают мужской дом, изготовляют раковинные деньги и музыкальные инструменты. Братья первые проходят посвятительные обряды: кайя То Лагулагу их убивает, высушивает, разрезает на куски, а затем снова оживляет. В одном варианте То Лагулагу совершает «операцию», заманив мальчиков в свое логово. То Лагулагу хочет убить людей, только что сотворенных братьями, и те сами его убивают при помощи отравленных листьев, а затем раздают людям его кости, имеющие магическую силу. Иногда этот миф совершенно уподобляется сказке о спасении детей от злого людоеда. Такие «сказки» популярны у гунантуна, но в них обычно в роли людоеда фигурирует не кайя То Лагулагу, а причисляемые к категории злых духов-табаранов — То Конокономлор и Татакула (женский вариант). Использование подобных сюжетов в связи с символикой обряда инициации зафиксировано также у австралийцев, американских индейцев и т. д. Инициация То Кабинана и То Карвуву как бы является прообразом этих обрядов у гунантуна, в рамках данного цикла она служит прелюдией к серии их культурных деяний. Каждый из братьев участвует в созидании по-своему. То Кабинана направляет дела творения и делает все лучшее и ценное для человека. То Карвуву, наоборот, портит благие начинания брата, порождает ряд явлений безобразных, вредных, опасных. То Кабинана создает ровный рельеф и прибрежных жителей, красивых женщин, вырезает из дерева тунца (который гонит мелкую рыбу в сети), мастерит барабан для праздничных танцев и т. п., а То Карвуву делает горы и овраги, горных жителей байнингов, акулу (пожирающую других рыб), барабан для похорон, вредные виды птиц и грызунов. То Карвуву рисуется виновником смерти (он помешал своей матери-«старухе» сменить кожу, как это делают змеи), голода, войн, кровосмешения и т. д. То Кабинана сердится на брата и иногда поправляет положение — вводит море в берега, исправляет рельеф, делает соленую воду пресной. «Демонизм» То Карвуву, как правило, ненамеренный. Он просто неловок, глуп, неправильно выполняет указания брата, неудач но ему подражает. Это видно из некоторых анекдотических эпизодов: когда братья строят жилища, То Кабинана кроет хижину снаружи, а То Карвуву— изнутри, и потому он мокнет под дождем; когда братья крадут у духов-табаранов рыбу или плоды хлебного дерева, хитрый То Кабинана успешно проделывает трюк, а глупый То Карвуву попадает впросак. Порой он проявляет черты типичного анекдотического дурачка: боится сорвать орехи, которые, как ему кажется, что-то шепчут; не может вразумительно передать людям распоряжения брата и т. п. Совершенно очевидно, что в плане формирующегося эстетического восприятия он становится но-стелем фольклорного комизма, причем не как плут-трикстер, а как простак-дурачок. Синкретизм демонизма и комизма — чрезвычайно специфическая, почти универсальная черта архаического фольклора.