Сказки - [54]

Сегодня, дорогие читатели, я предлагаю вашему вниманию еще одну повесть.

Но поскольку я не хочу, чтобы имя ее автора осталось неизвестным — как это произошло с другими — в этой вступительной беседе я расскажу, как она появилась на свет. Оставляя за собой право на звание крестного отца, державшего ее над издательской купелью, я сообщу имя ее истинного родителя.

Итак, ее настоящий отец — господин Де Шервиль.

Господин Де Шервиль для вас, дорогие читатели. Для меня же он просто Шервиль.

В добровольном изгнании, на которое я себя обрек, поселившись в этом славном городе, время текло быстро и приятно.

В большом салоне на улице Ватерлоо, в доме № 73, почти каждый день собиралось несколько близких мне людей: Виктор Гюго, Шарра, Эскирос, Ноель Парфе, Этцель, Пеан, Шервиль и другие.

За чаем, с веселой болтовней, смехом, а иногда и со слезами, время пролетало быстро, и потому нередко мы засиживались за полночь.

Лично я работал, покидая находившийся этажом выше рабочий кабинет два или три раза за вечер, чтобы бросить в общую беседу слово, как путник, оказавшийся на берегу реки, кидает в воду ветку.

И беседа уносила это слово, как речной поток уносит все, что в него попадает.

Затем я возвращался к себе на третий этаж.

И вот однажды друзья сговорились вытащить меня из рабочего кабинета дней на пяток, чтобы поохотиться и отвлечься от работы.

Наш друг Жуаньо сообщил из Сен-Юбер-ан-Люксембурга, что в арденских лесах появилась пропасть зайцев, косуль и кабанов.

Приглашение его было соблазнительным, во-первых, потому, что давало возможность встретиться со старым другом, а, во-вторых, тем, что было бы интересно пострелять зайцев, косуль и кабанов.

Организацией охоты занялись Шервиль, полковник К*** и Этцель.

Я обещал присоединиться к ним.

И вот однажды, при очередном появлении среди гостей, я увидел на столе свое ружье марки «Лефоше-Девиси», ягдташ, огромное количество гильз и кучу всевозможных зарядов.

— Что это за выставка? — поинтересовался я.

— Как видите, это ваше ружье, извлеченное из чехла; вот это ваш ягдташ, извлеченный из шкафа; а это ваши заряды, извлеченные из ягдташа.

— И зачем, разрешите узнать?

— Сегодня 1 ноября.

— Допускаю.

— Послезавтра будет 3 ноября.

— Скорее всего.

— 3 ноября — день святого Губерта!.. А это значит, что мы вас совращаем, увозим и — хотите вы этого или нет! — заставляем охотиться.

Когда мне говорят об охоте, в душе моей вдруг возникает некий огонек, словно таившийся под слоем золы.

Дело в том, что до того, как я приговорил себя к литературной каторге, охота была моим основным, я бы даже сказал, единственным развлечением.

О той жизни я сохранил лишь два воспоминания.

Одно из них связано с охотой.

— Черт побери! — воскликнул я. — Ваше предложение страшно соблазнительно!

— Жуаньо сообщает о начале охотничьего сезона. Точнее, он написал об этом Этцелю. Этцель же, естественно, не ответил, и теперь у нас есть шанс нагрянуть к нему, как снег на голову!

— К Жуаньо… пожалуй…

— Тогда в чем дело?

Я ушел и спустился с пером в руке.

— Увы! — это единственное оружие, каким я теперь пользуюсь. И охочусь лишь за мыслями. А этой дичи с каждым днем становится все меньше.

— Бросьте вы это перо и поедемте с нами!.. Это займет не больше трех дней: день туда, день обратно и день на охоту!

— Звучит убедительно.

— Ну так решайтесь!

— Я готов, если… если ничего не случится.

— А что может случиться?

— Кто его знает?.. Но только за полтора года, что я здесь, меня уже не раз приглашали на охоту: князь Де Линь в Белей, господа Лефевр в Турней, Букье в Остенде. Я купил две лицензии по тридцать франков каждая, что пять франков дороже, чем во Франции. И что же? Ни Остенде, ни в Турнейе, ни в Белейе я так и не побывал.

— Почему?

— Да потому, что всякий раз что-то мешало…

— Но теперь, кажется, ничего неожиданного произойти не может?

— Если бы…

— Так помолитесь святому Губерту! Пусть защитит и нас от этих самых неожиданностей!

Идея воззвать к святому принадлежала Шервилю.

И вот, словно святой из всей фразы уловил лишь ее конец и захотел продемонстрировать свое могущество, в парадную дверь вдруг позвонили.

— Все правильно, дети мои! — воскликнул я. — Почтовое время!

Жозеф — так звали моего слугу — пошел открывать.

Он был бельгийцем; бельгийцем в полном смысле этого слова, то есть человеком, видевшим в каждом французе своего естественного врага.

— Жозеф, — сказал ему вслед Этцель, — это письмо из Парижа. Порвите его.

Слуга появился через пять минут. В руках он держал огромный конверт.

— Почему вы не сделали того, что я вам велел, Жозеф? — спросил Этцель.

— Это не письмо, сударь, — отвечал тот. — Это телеграмма.

— Час от часу не легче! — воскликнул я.

— Похоже, что охота срывается, — с сожалением произнес Шервиль.

— Друзья! — сказал я. — Вскройте конверт… и сами решите, что мне делать.

Жозеф отдал депешу Этцелю. Тот распечатал ее.

Она состояла из четырех строчек:

«Париж, пятница. Уважаемый Дюма, если я не получу «Совесть» пятого числа, то, как предупреждают Рауе и Ваез, шестого состоится репетиция неизвестно какой трагедии неизвестно какого автора. Ясно?

Лаферрьер».

Расстроенные Шервиль и Этцель переглянулись.