— Пять минут прошло. Сами понимаете…
— Конечно, — кивнул я и решился было уже постучать к Луке Ивановичу, но тут дверь каюты открылась, и Лука Иванович кивнул майору, а мне сказал:
— Покажи Ире судно. Потом зайду к тебе.
Он впервые со мной говорил так, пока мы плавали на «Перове»; говорил, как со своим человеком, которому полностью доверяет, а до этого у нас существовали обычные отношения капитана и подчиненного, да иначе на пароходе и не могло быть.
Ира вынула из своей сумки очки и надела их; они сразу придали еще большую строгость и независимость ее лицу. Видимо, поначалу она стеснялась их носить. Я повел ее на мостик, показал все приборы, стал объяснять, для чего они служат, и видел, она отнеслась к моим объяснениям с любопытством и вниманием. Мы около часу ходили с ней по «Перову», и весь час она слушала и задавала вопросы, как прилежная ученица, и после этого я пригласил ее к себе в каюту. Она и здесь все осмотрела, проявляя интерес к подробностям, а когда села, беспокойно посмотрела на дверь и спросила:
— А что, разве папа не мог освободить сегодня день?
И я уловил в ее голосе обиду.
Тогда я стал объяснять ей, что мы пришли в порт всего на шесть часов, а капитан должен подписать такое количество бумаг, переговорить с таким множеством людей, что ему обычно не хватает времени даже позвонить домой по телефону. И, рассказав это, я не удержался и ввернул:
— Поэтому и не все жены выдерживают капитанов… уходят.
Ира строго посмотрела на меня, блеснув стеклами очков, и сказала назидательно:
— Моя мама не ушла… Она полюбила другого человека. Очень полюбила… За это людей не винят.
— Ну, естественно, — согласился я. — Зачем же за это винить?
Ира тут же вскинулась, — видимо, решила, что я ответил ей с насмешкой, — и спросила сурово:
— Вы не верите в большую любовь?
— Я верю даже в маленькую, — сказал я. — Если, конечно, ее можно измерить. Только вот я что-то не слышал, какая тут есть единица измерения.
Ира помолчала, потом опять посмотрела на меня строго.
— Мне не нравится, как вы со мной разговариваете, — сказала она. — Все время такое впечатление, будто вы задираетесь.
Я удивился: она попала в точку — я и в самом деле, не зная почему, стал задираться. И тут мне пришла на ум странная мысль: а ведь вполне возможно, что эта девушка могла бы стать моей сводной сестрой; правда, она, наверное, и не подозревает об этом.
— Больше не буду, — сказал я.
— Значит, вы и верно задирались… Почему? Вам что-то во мне не нравится?.. Ну, говорите же! Я не обижусь.
— Что же я должен говорить?
— А то, что вам во мне не нравится.
— Ну, если вы требуете…
— Говорите же!
— Да вот эта ваша сухая строгость. Прямо как гимназисточка прошлого века.
Я еще не успел договорить, как она рассмеялась и смеялась звонко, долго, взмахивая одновременно обеими руками и хлопая себя ими по колену.
— Вот это да! — наконец сказала она. — А меня ругают, что я хиппежница!
— В таком платье?
— Это я сейчас в таком, — махнула она рукой. — Костя, а можно на «ты»?
— Ну конечно.
— Просто я боюсь стать синим чулком, а меня туда иногда заносит. Наверное, это мамины гены… Ну, а через отцовские — во мне бунт. Моряки — ведь они все бунтари. Верно?
Я прикинул это слово относительно Луки Ивановича и подумал, что вот уж это-то к нему никак не подходит, ну какой же он бунтарь… А ведь все-таки удрал он из дома после девятого класса в Одессу, чтобы поступить палубным матросом на «Новороссийск», где в первый же день мариманы и бродяги пропили его новенький коверкотовый костюм… Вообще-то, конечно, моряк должен быть в душе бунтарем.
— Тогда выпьем, — сказал я.
— Выпьем, — ответила она, — только немножко.
Я достал бутылку сухого анжуйского — хранил на всякий случай это знаменитое вино д'Артаньяна, — достал коробку конфет и сказал, подняв бокал:
— Рад приветствовать дочь капитана на борту славного корабля, совершающего плавание вокруг света!
Она засмеялась, и мы выпили с ней по нескольку глотков.
— Очень вкусно, — сказала она и теперь уже с доверием посмотрела на меня. — Слушай, Костя, ты мне помоги, пожалуйста… Я вижу, ты откровенный парень. Скажи честно: мой отец хороший человек?
Я усмехнулся и сказал:
— Все дело в том, что ты под этим имеешь в виду.
— Порядочность, — сразу же выпалила она.
— Тогда будь уверена, — сказал я, — это в нем есть.
— А чего в нем нет?
— Он мой капитан, а о начальстве плохо не говорят.
— Ясно, — кивнула она. — Спасибо и на этом.
— На здоровье, — ответил я. — Только если ты пришла на пароход выяснить, хороший ли человек твой отец, то тебе, пожалуй, надо бы было пойти с нами в плавание.
— Ну да, — согласилась она. — По это невозможно. А то бы пошла… Ну, вот что, Костя, ты, видно, тут не все понимаешь. Когда я спрашивала дома про отца, мне всю жизнь говорили — вот он перед тобой, Борис Сергеевич. И это была правда. Он действительно был мне отцом. А теперь я захотела увидеть настоящего. Это ведь еще не значит, что я должна его признать как человека. Верно? Мне от него ничего не нужно. Профессию я выбрала. Получу диплом, и точка… Но тут есть другая сторона дела. А вдруг я ему нужна?
— Это в каком смысле?
