Сказки бабушки Куприянихи - [7]
— Получай, — говорит, — мой выкуп.
Разорвал Иван-царевич утку — в ней яйцо, а в том яйце Кощея бессмертного смерть. Положил яйцо в карман и за Марьей-царевной пошёл.
Подходит Иван-царевич к Кощееву дворцу. Стоят там на страже львы да тигры, рёвом ревут, проходу Иван-царевичу не дают.
Надел он шапку-невидимку, пустил дубинку-самобивку. Шапка-невидимка его в дом проводила, дубинка-самобивка зверей покрушила.
Входит Иван-царевич в Кощеев дом. Сидит Марья-царевна в светлице, льётся из глаз ручьём водица. Ивана-царевича увидала — без памяти стала.
Учуял Кощей бессмертный человечий дух.
— Это кто же пришёл? — кричит.
Набросился на Ивана-царевича, чуть-чуть не разорвал.
Иван-царевич яйцо раздавил, Кощееву душу загубил. Марью-царевну за руку брал, в правую щёку целовал.
Привёз её домой.
Устроил царь Микидон пир на весь мир, Ивана-царевича с Марьей-царевной поженил.
Я на свадьбе была, танцевала, чуть ногу не сломала. Много было дела — вот и не доглядела. Пила мёд да пиво, оно меня с ног сбило.
ИВАН-ДУРАЧОК И МАРЬЯ-КОРОЛЕВНА
Была у царя дочка Марья-королевна, умница-разумница. Поглядит на человека — всё видит: что на языке принёс и что на сердце держит.
Всё ж таки надо царю дочку замуж выдавать. Объявил он ей свою волю.
— Хорошо, батюшка, — говорит Марья-королевна. — Только у меня свой обычай: тот меня замуж возьмёт, кто со мной сумеет поговорить.
Так и оповестила всех — и богатых и бедных.
Велела истопить пожарче печку. По-домашнему сидит, рукодельничает.
Женихи съезжаются разодеты: в золоте да бархате, — всякие князья и королевичи. Кто в комнату ни войдёт, до того натоплено — не может с Марьей-королевной разговаривать.
Только и скажет:
— Здравствуй. Что это у тебя жарко?
А Марья-королевна в ответ:
— Это мой батюшка петухов жарил.
Тому и нечего сказать.
А на деревне жили три брата — два умных, третий Иван-дурачок. Прослышали братья, что царь замуж дочь выдаёт, и собираются себе идти свататься.
— Братья, возьмите меня с собой, — говорит Иван.
Те смеются:
— Куда тебе! Ступай, дурак, навоз возить.
Пришли во дворец:
— Здравствуй, Марья-королевна. Что у тебя так жарко?
— Это мой батюшка петухов жарил.
Те стоят, не знают, что сказать. Разве петухов жарить — царское дело?
Посмеялась Марья-королевна и дала им от ворот поворот.
Приходят домой братья — рассказывают, Марью-королевну бранят.
Иван-дурачок говорит:
— То-то, братья, меня с вами не было.
Обротал он козла, сел на него верхом, на голову лопух надел и поехал к царю во дворец.
Едет-едет — лежит мёртвая ворона. Он её поднял, за пазуху спрятал.
Дальше едет. Лежит на дороге от лаптя ошмёток. Он и его прибрал.
Возле моста люди колёсами жёлтую грязь размесили. Он этой грязи в карман положил.
Въезжает на козле прямо во дворец.
— Здравствуй, — говорит, — красавица. Вот он я! Что это у тебя за чёртова жарища?
Марья-королевна отвечает:
— Батюшка петухов жарил.
— Нельзя ли и мне тут пожарить?
— A где твой кочет?
Выхватил он из-за пазухи ворону.
— Вот мой кочет, — говорит.
Марья-королевна глазом не сморгнула:
— Пожарить бы можно, да вот кастрюльки нет.
Вытаскивает Иван-дурачок лапоть:
— Вот тебе и кастрюлька.
— Это всё бы ничего, да нет подливки.
Достаёт Иван-дурачок из кармана жёлтую грязь:
— Вот тебе и подливка. Мало будет, ещё принесу.
Улыбнулась тут Марья-королевна и велела своего батюшку-царя звать. Видит, вовсе не так Иван-дурачок прост, как люди считают: не она над ним, а он над ней посмеялся.
Полюбились они друг другу и, вот тебе, поженились.
Я у них на свадьбе была, мёд пила, по губам текло, да в рот не попало. Спать положили на дубовой перине. Спала я на ней, спала — все бока содрала. Насилу домой добрела.
Хорошо погуляла — почаще бы так.
КАК БАРИН СОБАКОЙ БРЕХАЛ
В старые времена были крепостные у барина. Барин очень злой был. Что ни так, что ни этак, всё не по нему — житья не даёт никому. Порол мужиков, ругался, над всеми измывался. Одним словом, сердитый барин.
Раз пришёл на подворье мужичок по барскому приказу. А у барина собака была, да такая злая, что под стать своему хозяину. Стала собака на мужика брехать, за ногу его хватать. Рассердился мужичок, взял палку и ударил по носу собаку. Та сразу околела.
Барин до того рассвирепел, что и сказать нельзя.
Берёт мужичка и ведёт на суд.
Известно, подьячий[2] любит калач горячий. Барин в суд ногой, а в карман рукой.
Выслушали судьи барский гнев и спрашивают:
— Что тебе любо над мужичком сделать?
— Желаю я, — говорит барин, — чтобы он у меня вместо собаки был, добро моё стерёг и по-собачьи брехал.
Судьи так и присудили: быть мужику барской собакой, словами впредь не говорить, а только по-собачьи брехать.
Мужику приказа ослушаться нельзя. Стал он вроде собаки брехать, добро барское охранять.
Год на барском подворье брешет, два брешет. Жена с дочкой дома не евши сидят. Барину до этого дела нет.
Надумал мужичок подговорить соседей барскую кладовую взломать, барина наказать.
— Я, — говорит, — буду погромче брехать, а вы — замки снимать.
Ладно. Сказано — сделано. Приехали ночью мужики, стали замки ломать, барское добро выносить, а мужичок — под окнами у барина брехать да выть. Будто изо всех сил барский приказ выполняет. Побрешет, побрешет, да ещё и повоет.
