Сказки - [4]

- Все за одного, один за всех! - вскрикнула она и бросилась на страшного зверя да ужалила его в самый глаз. Медведь так и взвыл от боли и побежал вон без оглядки. Подоспевший в это время пчеляк поднял опять с земли улей и поставил его на место.

Но бедная Мохнатка! Она вонзила в глаз медведю жало так глубоко, что оно там и засело. Бедняжка вдруг совсем ослабла, свалилась на землю, забилась в траву да незаметно навеки заснула. Но, умирая, не жалела ли она о том, что для спасенья улья себя погубила? - Нет, не жалела: она еще в последний раз чуть слышно прожужжала: «Все за одного, один за всех…».

ЧТО КОМНАТА ГОВАРИТ I.

Еще ночь: кругом в детской почти ничего не видать. Но Ване не спится. То на один бок повернется то на другой, то кренделем свернется/ то опять ножки от себя врозь оттолкнет. Уф, как жарко! Верно, няня вчера слишком много дров в печку положила… Он сорвал с груди одеяло и руки на подушку за голову закинул.

А все не спится! В голове точно мельница стучит, думается без конца о том, о другом Что же эго с ним? - А вот что. Ваня - мальчик любознательный; все-то ему нужно знать, всех выспрашивает. и отца, и мать, и няню, и старшую сестрицу свою: «Почему это так, а не этак? Из чего это сделано, да откуда берется?» И накопилось у него теперь в голове всякой всячины столько, что места уже нет, вон выпирает, спать не дает.

Вдруг Ваня весь так и всполохнулся. Что это такое? Точно кругом какой-то шорох и стук, какие-то странные деревянные голоса… Сердце в груди у него сильно забилось. Дохнуть не смея, стал он из-за края подсматривать, подслушивать.

II.

Вот так диво! Ведь это стулья, просто-таки стулья разговорились меж собой! Ножками топочат, спинками шевелят да так и тараторят…

- Позвольте, господа! Всем зараз нельзя, - перекричал тут других один стул. - Все мы один как другой: спорить, кажется, не о чем. Дайте мне, господа, за всех сказать то, что у каждого на душе!

- Говори, говори! Пусть говорит! - зашумели все стулья разом.

- Мы первую нашу молодость вспоминали, - начал стул. - Ах, да! Славное было то время, когда мы еще березками в лесу стояли. Солнце нас грело, дождик поил, птички в верхушках наших гнезда вили и песни пели. Приходили к нам погулять деревенские девушки и ребятишки за брусникой, за грибами; ходят да вдруг остановятся и всею грудью вздохнут: «Какой от берез-то этих дух чудесный!» Помните, господа, а?

- Еще бы не помнить! Как не помнить! - отвечали опять все стулья.

- Да вот же, как выросли побольше, надоело нам на одном месте стоять, ветками шевелить; захотелось куда-нибудь подальше, свет поглядеть. Точно дома не лучше, чем где на свете. И дождались! Пришли крестьяне с топорами, всех нас под корень подрубили - то-то больно было! Сучья на дрова изрубили, а толстые стволы в город к столяру отвезли. Стал нас столяр пилой пилить, топором тесать, стругом стругать; стал точить да сверлить на токарном станке, куски прилаживать да клеем склеивать, пока не смастерил стулья. Вделал потом еще каждому в середку плетенку из камыша, навел нас краской и лаком - наконец-то совсем поспели! Чистенькие, гладенькие, ножка в ножку, спинка в спинку, хваты, что солдаты; будто такими и на свет уродились. А ведь чего-чего не натерпелись! Были тоже в школе, да в какой! Зато же мы и в чести у людей: устанут - сейчас к нам, присядут, развалятся. Ура!

- Ура! - подхватили все стулья.

- Нельзя ли потише, господа? - сказал тут стоявший между стульями стол. - В чем честь-то? Что задом к вам повернутся да прямо на лицо сядут? Если кому хвалиться, так уж мне! Ко мне они садятся всегда лицом, ставят на меня все, что жаль на пол положить. А отчего? - Оттого, что я не из простой березы, как вы, а из цельного ореха; оттого, что лицо мое гладко и светло, как зеркало: столяр меня не просто лакировал, как вас, а пемзой и политурой оттирал, полировал. И людей-то жизнь редко когда так полирует. Мы тут двое только родные братья: я да вон шкаф платяной, - тоже из цельного ореха да весь полирован.

- Ну да! - усмехнулся тот же стул. - А зачем же он спиной к стене прижался, шкаф твой? Будто мы не знаем, что спина у него не только не полирована, но даже не ореховая, а сосновая, из самой простой сосны.

Высокий, пузатый старик-шкаф до сих пор молчал. Теперь и он не стерпел насмешки забияки-стула.

- Не тебе бы, молокососу, говорить, не мне бы, старику, слушать, - проворчал он. - Разве сосна не такое же дерево, как орех или береза? Только попроще маленько. Кто же спину мою видит? Ну, вот она, по-домашнему, и одета проще. Да и важно не то‹ как кто одет, а что он сам есть, как держит себя. Я же самый верный друг дома: что в меня положат, то и сохраню, - ни пыли не дам тронуть, ни моли съесть, ни вору украсть.

III.

На пол звякнуло что-то, и зазвучал тонкий и звонкий голосок. Это кто же? - Ваня тихонько приподнял- голову, чтобы лучше разглядеть. Эге! Это ключик, которым запирают шкаф, выскочил теперь из замка.

- Как вы, деревянный народ, разважничались, - сказал ключ. - И ты, дружище шкаф, туда же! Хоть мы с тобой и давно дружны, но дружба дружбой, а служба службой. Без меня, без ключа, согласись, и ты бы мало значил: и пыль, и моль, и вор бы забрались. Я мал да удал - и не из дерева вырезан, а из железа выкован. Дерево-то и хрупко, и ломко, и горит, и гниет, а железо и тягуче, и гибко, и прочно. Нас, братьев-металлов, много - не перечесть. Золото да серебро из всех нас знатнее, но железо всего нужнее, везде пригодится.