Сказки Андерсена - [2]
Наступил день свадьбы. Крот пришёл за девочкой. Теперь ей придётся идти в нору, жить глубоко-глубоко под землёй и никогда не выходить на солнце. Бедной крошке было тяжело навсегда распроститься с солнышком и она вышла взглянуть на него в последний раз….
– Кви-вить, кви-вить! – вдруг раздалось над её головой.
– Скоро придёт холодная зима, – сказала ласточка, – я улетаю далеко-далеко, в тёплые края. Хочешь лететь со мной? Мы улетим далеко за синие моря, в тёплые края, где солнышко светит ярче, где всегда лето и цветут чудные цветы!
– Да, да, я полечу с тобой! – сказала Дюймовочка, села птичке на спину, упёрлась ножками в её распростёртые крылья и крепко привязала себя поясом к самому большому перу.
Вот наконец и тёплые края! Солнце сияло тут гораздо ярче, небо было выше, а вдоль изгородей вился зелёный виноград.
– Выбери себе самый красивый цветок. Я посажу тебя в его чашечку, и ты отлично заживёшь! – сказала ласточка.
Дюймовочка выбрала себе цветок, ласточка спустилась и посадила девочку на один из широких лепестков. В самой чашечке цветка сидел маленький человечек. На голове у него сияла прелестная золотая корона, за плечами развевались блестящие крылышки, а сам он был не больше Дюймовочки. Это был сам король эльфов… Он снял свою золотую корону, надел её Дюймовочке на голову и спросил, как её зовут, и хочет ли она стать его женой, королевой эльфов и царицей цветов? Девочка согласилась.
Тогда из каждого цветка вылетели эльфы – мальчики и девочки, такие хорошенькие, что просто прелесть! Все они поднесли Дюймовочке подарки. Самым лучшим подарком была пара прозрачных стрекозиных крылышек. Их прикрепили девочке к спинке, и теперь она тоже могла летать с цветка на цветок! Вот-то была радость! А ласточка сидела наверху, в своём гнёздышке, и пела им, как только умела…
Принцесса на горошине
Жил-был принц, он хотел взять себе в жёны принцессу, да только настоящую принцессу. Вот он и объехал весь свет, искал такую, да повсюду было что-то не то. Принцесс было полно, а вот настоящие ли они, этого он никак не мог распознать.
Вот и воротился он домой и очень горевал: уж так ему хотелось настоящую принцессу.
Как-то к вечеру разыгралась страшная буря; сверкала молния, гремел гром, дождь лил как из ведра, ужас что такое! И вдруг в городские ворота постучали, и старый король пошёл отворять.
У ворот стояла принцесса. Боже мой, на кого она была похожа! Вода стекала с её волос и платья прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а она говорила, что она настоящая принцесса.
«Ну, это мы разузнаем!» – подумала старая королева, но ничего не сказала, а пошла в спальню, сняла с кровати все тюфяки и подушки и положила на доски горошину, а потом взяла двадцать тюфяков и положила их на горошину, а на тюфяки ещё двадцать перин из гагачьего пуха. На этой постели и уложили на ночь принцессу.
Утром её спросили, как ей спалось.
– Ах, ужасно плохо! – отвечала принцесса. – Я всю ночь не сомкнула глаз. Бог знает, что там у меня было в постели! Я лежала на чем-то твёрдом, и теперь у меня всё тело в синяках! Это просто ужас что такое!
Тут все поняли, что перед ними настоящая принцесса. Ещё бы, она почувствовала горошину через двадцать тюфяков и двадцать перин из гагачьего пуха! Такой нежной может быть только настоящая принцесса!
Принц взял её в жены, ведь теперь-то он знал, что берёт за себя настоящую принцессу, а горошина попала в кунсткамеру, где её можно видеть и поныне, если только никто её не стащил.
Знайте, что это правдивая история!
Гадкий утёнок
Хорошо было за городом! Стояло лето, рожь уже пожелтела, овсы зеленели, сено было смётано в стога; по зелёному лугу расхаживал длинноногий аист и болтал по-египетски – он выучился этому языку от матери. За полями и лугами шли большие леса с глубокими озёрами в чаще. Да, хорошо было за городом! Прямо на солнышке лежала старая усадьба, окружённая глубокими канавами с водой; от самого строения вплоть до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост. В самой чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей порядком надоело это сидение – её мало навещали: другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею. Наконец яичные скорлупки затрещали.
– Пи! Пи! – послышалось из них, яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики.
– Живо! Живо! – закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкались и начали озираться кругом, разглядывая зелёные листья лопуха.
– Как мир велик! – сказали утята.
Еще бы! Теперь у них было куда больше места, чем тогда, когда они лежали в яйцах.
– А вы думаете, что тут и весь мир? – сказала мать. – Нет! Он идёт далеко-далеко, туда, за сад, в поле священника, но там я отроду не бывала!.. Ну, все, что ли, вы тут? – И она встала. – Ах, нет, не все! Самое большое яйцо целёхонько! Да скоро ли этому будет конец! Право, мне уж надоело.
И она уселась опять.
– Ну, как дела? – заглянула к ней старая утка.
– Да вот ещё одно яйцо остаётся! – сказала молодая утка. – Сижу, сижу, а всё толку нет! Но посмотри-ка на других! Просто прелесть! Ужасно похожи на отца! А он-то, негодный, и не навестил меня ни разу!
