Сказка в дом стучится - [29]

Валера смотрел на дорогу. Точно приклеился к рулю.

— Ну? — злилась я.

Злилась еще и на то, что в телефоне, забытом на все утро в сумке, обнаружилось сообщение от Марианны: бери у меня в шкафу все, что нужно. Даже новые нераспечатанные вещи. Да пошли они — помощнички! Будто она по мужикам с чемоданчиком на колесиках бегает. Переоденусь дома — после душа, двойного, тройного, с душистым гелем! Арбузным! На антиперспиранте написано, что срок действия сорок восемь часов, а вы с братцем еще столько не прожили в моей новой жизни!

— Что ну? — бубнил ее братец в лобовое стекло, в которое только лбом что не бился. — Да, считаем, потому что вы каждый божий день доказываете это своими действиями. Нелогичными.

— А вот ты очень логичный! Особенно в воспитании детей! — не сумела потушить я взорвавшийся мозг. — У Игоря двое своих и четверо приемных и долгов полон рот. А ты с одним малышом справиться не можешь с нянькой и кухаркой! Еще и с сестрой в придачу!

— А с чем ты справляешься хорошо? С тем, чтобы не залететь не пойми от кого? Или, как Майк Науменко пел, у таких, как ты, не бывает детей? Потому что ты — дрянь…

Пусть Терёхин и смотрел на дорогу, но мне достаточно было его профиля: желваки так и ходили. У него деловая встреча сорвалась из-за побега Никиты? Что у него там такое стряслось, что он меня в асфальт закатывает…

— Слушай, у тебя сколько гадостей в мой адрес припасено? Можно получить оптом и сразу? А то у меня сердце слабое. Не выдержит бесконечной атаки.

Тут уж только отшучиваться остается — не обижаться же на дурака, честное слово! Или визжать, как его сестричка-истеричка!

— У тебя сердца вообще нет, Александра Скворцова. Так что не переживай. Умрешь ты от чего-нибудь другого.

Сказал, как плюнул. Бедное лобовое стекло — дворники не с той стороны работают!

— Не успокоишься сегодня, нет?

В ответ он только сильнее руль стиснул. Сейчас эта умная тетка в компьютере попросит одного слезть с руля…

— Ну ладно… — я не плевалась, мне бы пересохшие губы облизать суметь! — Гунди дальше, мне пофиг на тебя.

— Я в курсе. На нас всех. Знаешь, люди, которые кого-то любят, приходят в дом без приглашения. Открывают дверь с ноги, даже если ее захлопывают у них перед носом. К черту Марьянку. Но тебе реально не хотелось узнать, как там моя мать одна справляется?

В тёплой машине мне вдруг сделалось смертельно холодно, но кофту я запихнула в свою безразмерную сумку, а копаться в ней не хотелось. Там полно барахла. Как и в душе горячих углей, которые Валера сейчас смело расшевелил. Я вспыхнула. Да, он сумел пристыдить меня.

— Ты прав… — выдавила я из себя, проглотив горький ком сожалений за юношескую глупость. — Но я не бессердечная, я глупая… И мать запретила мне общаться с вами. Она всегда запрещала, но мне было плевать, а потом… Ну, после смерти Виталия Алексеевича у меня не осталось сил бороться с ней. Извини… Ты, наверное, не захочешь это услышать…

— Отчего же?! — перебил Валера и меня, и мою незаконченную мысль. — Я очень даже хочу узнать из первых рук про тебя и отца. Потому что твои игры с ним стоили мне матери. Теперь я понимаю, что ты правильный институт выбрала. Хорошо за веревочки живых марионеток дергаешь. Вот сколько б Наташа не убеждала мать, твоя тетя Лена так и не захотела поверить, что ее Виталик мог связаться с малолеткой.

Глава 18 "Пошла, Лиса, вон!"

Мне не было больно — больно только живому телу, а я вся заледенела — тронь, и разлечусь на тысячу осколков. И очень хотелось, чтобы Валера меня тронул, хоть мизинцем — рассыпаться и все, исчезнуть из чужой машины. Больно не будет. Больнее ж некуда!

— Можешь меня у метро высадить? — спросила я ледяным звенящим голосом, которым даже за куклу зайца в сказке «Заячья избушка» не говорила.

Молчит. Снова. А лучше бы как медведь зарычал: пошла, Лиса, вон! Я с радостью, теряя тапки… Нет, кроссовки твердо к ногам привязаны — и я сейчас вся иду такими же цветными пятнами, как этот чертов тай-дай. Клоунесса, блин!

— Ты меня слышал?

Я лишь чуть повысила голос — больше не получилось, голос сел и пропал. К горлу подкатил горький ком: я действительно тупая. Была тупой все десять лет — и вот раз и поумнела. Где же ты, Валера, был все это время? Чего молчал? И молчишь!

— Слышал?

— Я тоже не люблю, когда мною командуют, — выдал он в стекло. — Я отвезу тебя домой. Мне это уже по пути.

— Нам с тобой не по пути. Высади меня у метро, пожалуйста. Или где угодно. Хоть на первом же съезде. Я такси поймаю. Пожалуйста.

— Александра, пожалуйста, уймись. Меня подробности не интересуют. Все. Я жалею, что начал этот разговор. Он уже погоды не делает.

— А я — нет, не жалею. Спасибо, что начал его. Слушай, можешь оказать мне услугу — сам передать Марианне, что ты решил, что я не должна делать Арсению праздник. Можешь?

В голосе слышалась то ли мольба, то ли слезы. Нет, я не разревусь. Он этого не стоит. Никто из Терёхиных не стоит моих слёз. Сволочи! Таким не только дети. Таким и друзья противопоказаны! Дебилы!

Вот теперь он повернул ко мне голову. На секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть мою боевую раскраску, сделанную всеми оттенками розового цвета. Да что ж я смущаюсь, как малолетка!