Сказка с (не)счастливым концом(?) - [14]

Целый день они плыли на судне к месту погружения, которое находилось близ острова Гваделупе. На следующее утро, в семь тридцать по местному времени Гурвич с дайв-инструктором погрузились в клетке примерно на десять метров в толщу вод Тихого океана. Оказавшись на глубине, Николай Васильевич испытал, такое редкое для себя, ощущение спокойствия и умиротворения.

А потом пришли они. Их мертвые немигающие глаза, казалось, притягивали к себе. Сущность Гурвича словно растворилась под натиском холодно-отстраненного, но такого яростного желания уничтожать все живое. Ему говорили потом, что инструктору пришлось буквально отрывать своего незадачливого протеже от прутьев клетки. Дескать, Николай Васильевич поехал кукушкой и всеми силами пытался выбраться из ограничивающего его железного куба.

Парень даже вынужден был бороться с Гурвичем, чтобы сдержать его. К счастью для Гурвича, его инструктор был намного более привычен к подводной среде, чем сам Николай Васильевич, а потому все-таки смог с ним справиться и подать аварийный сигнал на всплытие. Гурвич не любил вспоминать о том случае, но, глядя в мертвые глаза на довольно молодом лице секретаря Первого, не мог не сравнить их с глазами самых совершенных хищников океанских просторов.

Звенящую тишину разорвала длинная и тревожная трель. На красном телефоне, стоящем посередине секретарского стола, замигала лампочка. По левому виску Гурвича медленно ползла крупная капля пота, но он этого не замечал. Его сознание мгновенно заполнил мигающий светлячок.

Секретарь взял трубку и заговорил с невидимым собеседником.

– Семенов слушает, – он перевел взгляд на Гурвича. – Да, он здесь. Пригласить? Хорошо.

– Николай Васильевич, проходите, – обратился он к Гурвичу, аккуратно кладя трубку телефона, словно это была величайшая драгоценность.

Гурвич встал и, сопровождаемый пристальным взглядом секретаря, направился к массивной двери, ведущий в кабинет Первого. Ноги почему-то слушались его не очень хорошо. С каждым шагом идти становилось все труднее, словно он преодолевал густеющий на глазах воздух. Дойдя, наконец, до двери, Гурвич хваткой утопающего вцепился в нее и постоял так секунд пятнадцать. Затем глубоко вдохнул, потянул створку на себя и вошел в кабинет.

Первое, что бросилось в глаза Гурвичу, – две огромные картины в золоченых рамах, висевшие на обшитых деревянными панелями боковых стенах. С полотен на Гурвича взирали Феликс Дзержинский и Наполеон Бонапарт. Если с Дзержинским Гурвичу было все более менее понятно, то присутствие здесь портрета французского правителя стало для него неожиданностью.

– Удивляетесь, почему в кабинете русского правителя висит портрет одного из главных врагов нашего народа? – раздался негромкий, вкрадчивый, но вместе с тем исполненный силы голос.

У Гурвича в голове промелькнула крамольная мысль о том, что он мог бы уточнить, кто из этих двоих на портретах имелся ввиду, но он, конечно же, не стал этого делать вслух. Такой вопрос мог повлечь за собой катастрофические для него, Гурвича, последствия. Он перевел взгляд к дальней стене комнаты и увидел там скромный столик, за которым сидел немолодой сухощавый мужчина. Гурвич поспешно склонил голову в почтительном приветствии.

– Это – напоминание, – не дожидаясь ответа, продолжил Первый. – Подумайте об этом. А при следующей встрече, если нам, конечно, еще доведется с вами встретиться, вы мне расскажете, что надумали.

– Проходите, – государь сделал приглашающий жест ладонью, указывая на небольшой обшарпанный табурет с тремя ножками, который стоял у его стола.

Табурет выглядел настолько неестественно и дико в этом кабинете, что казалось, будто его буквально пять минут назад принесли сюда специально для Гурвича из… Николай Васильевич непроизвольно поежился и отказался додумывать, откуда сюда принесли этот табурет.

Гурвич осторожно присел на краешек табурета и замер, глядя на полированную поверхность столика. В одном его углу стоял красный телефон – точная копия секретарского. В другом углу боком, так, чтобы можно было видеть с двух сторон стола, располагался огромный монитор. По его экрану разливалась непроглядная чернота. В центре же лежала пухлая белая папочка для документов.

Повисло тягостное молчание. Умом Гурвич понимал, что и табурет этот, и маленький размер стола Первого, из-за чего посетитель вынужден был сидеть с ним буквально лицом к лицу, все это – элементы психологического давления. К сожалению, от понимания этого факта лучше не становилось.

– Вы знаете, что про меня говорит этот интернет-идиот? – спросил Гурвича Первый.

Тот от неожиданности не нашелся, что ответить, промямлив нечто нечленораздельное. Гурвич ожидал, что Первый начнет разговор с главного, и уже вспоминал первые фразы своей защитной речи, но этот вопрос окончательно выбил его из колеи.

– Нет, не знаю… Хозяин, – подал он наконец голос. К его небывалому изумлению, голос почти не дрожал, лишь чуть запнувшись при обращении к Первому.

– Ну а в самом деле. Как мне его еще называть? – думал про себя Гурвич. За глаза все граждане России называли президента Первым. – Все лояльные граждане