Сказка об убежище - [8]

Послезавтра, думал барон. Послезавтра. Иногда он произносил это слово вслух.

Он не находил себе места от какого-то странного беспокойства. Впервые в жизни он подумал плохо о своей даме. Раньше он думал плохо лишь о себе. Потому, быть может, что в графине впервые увидел существо, равное себе, а не беспомощную сильфиду, слабость и наивность которой, вкупе с его собственной изначальной виновностью, оправдывают любую ее подлость? Он чувствовал, что поступил неправильно. Прежде он никогда не чувствовал так. Даже когда убивал. Графиня казалась ему ценнее всех, с кем когда-либо прежде сталкивала его судьба, и именно ее, именно поэтому он бросил в чужие объятья...

Убежал, стыдил себя Жермен, в муках бродя по спальне. Убежал...

Он решительно подошел к паутине и отодрал ее край. Серые колышущиеся клочья повисли бессильно и бесприютно; паук, мягко топоча по стене, в панике забился в угол. Раскаяние остро резануло Жермена, он осторожно взял повисший край и перевесил паутину так, чтобы открылся доступ к запыленному телефону. Взял паука на руку, тот сидел смирно, но видно было - обижался.

- Прости, малыш, - сказал Жермен нежно. - Я сам не свой.

Он аккуратно посадил паука в центр паутины и ободряюще ему улыбнулся. Потом набрал номер Сабины. Графиня не отвечала. Еще не пришла. Или она все еще с кем-то? Или она сегодня вообще не придет? Он снова набрал, и ему снова не ответили.

- Вечерняя почта мсье барона.

- Змея!! Орфи, меня укусила змея!

Нежданный крик из спальни напугал кобру, золотой поднос с грохотом выпал из ее пальцев, обтянутых тонкой белой тканью перчаток. Змея скрутилась в спираль и с протяжным оглушительным шипением коричневою молнией метнулась в дверь мимо остолбеневшего с трубкой в руках Жермена.

Только через секунду Жермен понял, что на этот раз знакомый крик звучит наяву. Но это невозможно... невозможно... немыслимо... Вслед за змеею он влетел в спальню, и в первый момент ему показалось, что в спальне нет перемен.

Но в золотой раме, среди безмятежного утреннего сада, поднявшись на хвосте, угрожающе вздыбилась чудовищная кобра, а на полу под картиною, едва прикрытый истлевшими лохмотьями, лежал позеленевший труп старухи.

ЭПИЛОГ

Пречистая дева, как я люблю его, думала Сабина, медленно идя пустыми ночными улицами. Никогда не подозревала, что можно так любить. Хоть бы он был рядом сейчас... хоть бы он был рядом всегда. Но - нельзя, нет. Он должен захотеть сам все это. Должен отдохнуть от бесконечных, автоматически вылетающих слов и поступков, не способных ни создавать, ни защищать... от кажущегося моего и своего притворства. Послезавтра... послезавтра... Он такой странный. Будто из прошлого, теперь уже нет таких - добрых и честных, отвечающих за каждое свое действие и не только за свое - за действие каждого, кто рядом... Вздумал называть меня графиней - и как хорошо и естественно получилась у него эта игра... Она представила себе вереницу глупых, бесчувственных гусынь, прошедших через его горячие, единственные в мире руки, - они, эти куклы, любили так жалко и так холодно, что не могли даже понять, как нужно ему помочь, как именно нужно ему помочь... Они бормотали затверженные слова, в которых не осталось ничего живого от бесконечных повторений, в которые они сами-то не вкладывали уже ничего живого, просто говорили то, что положено, что предписывал сценарий, ритуал... А он не может притворяться. Он не знает ритуалов. Для него каждое слово на вес золота, ведь он говорит лишь то, что чувствует, а они - что в голову взбредет, а он этого не понимает. И ему кажется, он любит меньше, чем любят его. И страдает от своей холодности. И уходит. А его до сих пор не любил никто. Она вспомнила, как Анни, придя утром в офис, делала страшные глаза и рассказывала всем по двадцать раз: "Он сумасшедший, говорю вам. Даром что знаменитый обыкновенный псих, от пациентов заразился, говорю вам! Позвал наконец к себе, я, разумеется, тут же согласилась - так он сел в машину, захлопнул дверцу у меня перед носом, а сам будто продолжает со мной разговаривать, стекло опущено и все слышно: не бойся, мол, все будет хорошо... А чего, спрашивается, бояться-то? И укатил! Я на другой день опять пришла в то дурацкое кафе, где мы познакомились, с яблоками-то, так верите, девчонки, он меня не узнал!.."

А он - он! - мучился из-за того, что не в силах любить ее так сильно, как якобы она любит его.

Ни в ком не осталось живого, только в нем. И во мне. Я все смогу.

Из темноты уютного дворика выпал человек. Сердце ударило сильней, Сабина остановилась. Остро полыхнуло метнувшееся к ней безмолвное лезвие. Боль оказалась такой короткой, что Сабина даже не вскрикнула, лишь удивленно вздохнула. На миг она ощутила бессилие и тоску, а потом погасло все, даже любовь.

- Ну и цыпочка, - пробормотал Жан, вытирая нож.

Второй тщательно осмотрел левую руку лежащей женщины и поднялся, отряхивая колени.

- Болван, - сказал он беззлобно, - щенок слеподырый. Это ж не она. У той на предплечье звезда вырезана - наши в прошлом году пометили, думали, уймется...

- Не она?

- Ну вот, пасть разинул... Я ж тебе фотографию показывал-показывал, запоминай, говорил... Бегом на угол и стой там, черт, она с минуты на минуту появится...