Сказка - для светлого ума закваска - [8]

— Дедуня, плачешь что ли? — спросит внучка. А дед-то скрывает.

— Нет, милушка, что-то в глазах засвербило, должно от дыма.

А дыма-то как раз никакого в доме и нет. А уж потом молодые-то старика и вовсе обижать стали: то забудут рубаху поменять, а то картоху так поджарят, что дед своим беззубым ртом хрустящие кусочки только обсасывает. А то начнут стыдить, мол, помирать пора, а ты все за жизнь хватаешься.

Аннушка, добрая душа, деду, как могла, помогала: хлеб в миску покрошит или рыбные косточки из ухи выловит. Но и у нее вечером сердечко ойкнуло: услыхала она, как родители про богадельню для старика разговаривают. Была неподалеку такая богадельня, где одинокие старики жизнь свою доживали. Отец-то увещевать жену пытался: не одинокий ведь наш старик. А жена ему в ответ: «Мы его к богадельне-то на лошади подвезем и оставим у ворот. Небось, не прогонят слепого-то».

Как услыхала Аннушка разговор этот, тихо с печи спустилась, чтобы деда-то не разбудить, и к столу.

— Мамушка, папенька, — просит, — не отправляйте дедуню в богадельню. Он там без меня помрет. А я ему и свежего сенца в подушку набью и водичкой напою. А хотите — стирать его белье буду. Не надо дедунюшку чужим людям-то подкидывать.

Рассерчали, слышь, родители-то, мать даже ногами затопала на Аннушку: куда, мол, тебе, соплюхе, нашей волей командовать! Сиди на печи да в две дырочки сопи!

Всю ночь Аннушка проплакала, а к утру решилась. Встала она спозаранку, отыскала в чулане крынку глиняную да и пошла вон из дома. А на улице роса, как на травушке слеза. Холодная. А девочка-то босиком, И направилась Аннушка к Висляткину ключу за заветной водою целебной. День-то этот, слышь, был не простой: Проклов день — 25 июля. День, когда росы да воды ключевые целебными становятся, слепоту вылечить помогают.

Это только сказать легко — к Висляткину ключу. А идти туда верст семь. Для маленькой-то девочки немало будет. Идет Аннушка, а пальчики-то на ножках совсем закоченели. Росы-то эти для глаз целебны, а сами холодны — как по ключевой ледяной водице пяточки-то красные топают. А потом лесная дорога пошла с ухабами да канавами, а уж под конец — тропинка с пнями да корягами. А что страху-то - сам знаешь, коли один по лесу дремучему шел. Дошла до Висляткина ключа, набрала водицы в крынку, сама из ладошки попила, а сил домой идти нету. Вот и присела возле воды да и задремала добрая душа.

И вдруг показалось ей, будто из ключа того мальчик маленький вышел да к ней.

— Зачем, — говорит, — пожаловала?

Аннушка не испугалась: ведь не зверь какой — мальчик. Да все ему про дедуню и рассказала.

— Да, — говорит мальчик, — важное у тебя дело. Деду глаза вернуть надобно. Да и родителям тоже прозреть не помешало бы. — А сам так тяжело вздыхает.

— А ты чего вздыхаешь? — спрашивает его Аннушка.

— Никому раньше не сказывал, тебе поведаю. Знаешь ли, почему этот заветный ключ Висляткиным-то зовется? Висляткою это меня прозвали, когда я среди людей жил. Родители мои давно померли, а жил я у дальнего родственника, дядьки Силыча. Ох и жаден дядька был, досыта ни родных, ни скотину не кормил. Все деньги в кубышку складывал. Коровы хоть на лугу травку пощиплют, а где люди-то поедят, особливо ежели они маленькие? Ну и стал я, будто невзначай, каждый вечер то к одному, то к другому деревенскому парнишке забегать. Да все норовлю к ужину поспеть, ну меня люди Висляткою и прозвали. Висляткою-то называли мальца, ежели он в чужом дому сидит да на стол обеденный глядит. Вот и приходится хозяевам за стол того Вислятку сажать да чем Бог послал угощать. Кормить-то кормили, а Висляткою прозвали. А разве ж я виноват, что дядька Силыч деньги копил, а нас голодом морил?

Не выдержал я, сбежал от него в лес. Сколь меня потом не искали, так и не нашли. А я вот здесь из сил выбился, на землю лег и уснул навсегда. А с тех пор на этом месте бьет ключ. Его по моему прозвищу Висляткою назвали. Ну, пошел я. Пора домой возвращаться. А ты не робей, моя ключевая водица твоему деду глаза вернет, ты потом еще меня добрым словом вспоминать станешь.

— А как имя-то твое? Не Висляткою же тебя вспоминать?

— А имя мое простое да короткое — Проклом меня раньше-то звали. В мои именины ты сегодня угодила. Я ведь лишь раз в году в свои именины 25 июля подышать лесным воздухом выхожу. Ну, прощай!

— Прощай, Прокл! — сказала Аннушка да и проснулась.

Сразу поняла, что может обратно идти: то ли сном усталость прошла, то ли водою целебною силы прибавились.

Поклонилась она низко Висляткиному ключу, взяла крынку с водою да и в путь.

Без воды идти тяжело было, а уж с водою еще труднее. Одно только сердце-то и греет, что для дедуни это, чтобы поправился он. Тяжко ей в пути, но как совсем из сил выбьется, так ей вроде голос Прокла слышится: «Ты иди, иди, Аннушка, не робей. Моя ключевая водица твоему деду глаза вылечит». Так и шла до самого вечера. Уж солнце село, когда она к своему дому подошла.

А в деревне уж с обеда переполох: Аннушка в лес ушла и пропала. Мужики-то по лесу, слышь, гребнём прошли: шли, значит, цепочкою, так, чтобы друг друга видно было. Вроде как лес гребнем прочесывали. Бабы в лес ходили, кричали-аукали. Нет Аннушки. А мать-то ее с отцом места себе не находят. Дед и тот с печки слез, никто его обратно не гонит. А к вечеру — Аннушка тут как тут. Вошла в избу, крынку возле порожка на пол поставила да и — бух сама возле крынки на пол. Ее родные раздевают, в постель укладывают, а она им одно твердит: