Сказка без чудес - [32]

Глеб Сергеевич ощутил внезапно, что именно здесь, среди огромных, устремлённых в поднебесье сосен, в тенистых, неухоженных буреломах под ними, вот в этой травке, отродясь не стриженой, и проистекает настоящая, первичная, так сказать, жизнь. А та, которую вёл он долгие годы в городе — вторична, и является, по большому счёту, лишь отражением этого вот, первозданного бытия.

Тихо, безлюдно было на этой лесной дорожке. Хотелось шагать по ней и шагать в твёрдой уверенности, что приведёт она непременно к ещё более прекрасным, потаённым уголкам планеты, туда, где человек не успел ещё оставить свой грязный, всё сокрушающий на пути, губительный след.

Но это, увы, оказалось не так.

О приближении людских жилищ свидетельствовало всё большее число пней, оставшихся на месте стоявших здесь некогда вековых сосен, изрядно поредевший, сделавшийся прозрачным, словно грифелем на папиросной бумаге нарисованный, лес. А ещё мусор на обочине дороги — запутавшиеся в кустах и раздувшиеся парусом под лёгким ветерком пустые полиэтиленовые пакеты, пластиковые бутылки, ржавые консервные банки, и чужеродно блестящие среди травы жестянки из-под колы и пива.

Потаённое чудо бора отступало перед этим валом отбросов, словно человеческое море, накатываясь неустанно и ежеминутно на эти крепкие заповедные берега, размывало их сосредоточенно и целеустремлённо волнами. И, отступая на краткий миг, оставляло после себя грязную пену отжившего хлама и прочих отходов бурной, занимающей всё больше пространство вокруг себя, человеческой жизнедеятельности.

Показалась околица села с непременными сараями на задах подворий, чёрными горами слежавшегося навоза, кучами строительного мусора, зияющими пустыми глазницами окон остовами животноводческих ферм, заброшенных мастерских, разрушенных контор почившего в бозе одновременно с кончиной советской власти колхоза.

Лесная дорога вывела Дымокурова на сельскую улицу, по степному широкую, с привольно, на особицу, в некотором отдалении друг от друга, раскинувшимися домами. Как на подбор, сложенными из мощных брёвен, о происхождении которых не трудно было догадаться, вспомнив многочисленные пни в Заповедном бору.

Многие избы, заброшенные некогда, переживали сейчас как бы второе рождение. Были подправлены, починены, сияли чистыми пластиковыми окнами, выделялись огромными тарелками спутниковых антенн, установленными новыми владельцами — состоятельными горожанами, или, как их называли пренебрежительно исконные сельские жители — «дачниками».

На месте некоторых, снесённых начисто, изб, высились двух, а то и трёхэтажные коттеджи в псевдоготическом стиле — с остроконечными башенками, балкончиками, коваными решётками на окнах.

Там, во дворах «новоделов», огороженных не по деревенскому обычаю — плетнём, а основательно, по городскому, высоченными глухими заборами из кирпича или гофрированного металла, угадывалось безмятежное отпускное существование людей из тех, чья жизнь — удалась.

Калились под солнцем поставленные на прикол у железных ворот дорогущие автомобили, в надёжно огороженных от внешнего мира дворах разносились голоса юных отпрысков новых владельцев усадеб, на верандах беседовали степенно за ранней рюмкой коньяка отцы семейства — отпускники. Здесь же щеголяли купальниками-бикини их жёны — худые и стройные, толстые и неуклюжие, но с одинаково спесивым выражением ухоженных лиц. На которых читалось смирение по поводу чудачеств супругов, затащивших их вместо Ниццы или Майами в этакую глухомань. С одновременным нескрываемым отвращением к запаху навоза, всё-таки пробивавшегося даже сквозь высокие заборы с соседних, принадлежащих «деревенским», участков…

Странно, но Дымокуров, ещё недавно, да и теперь, в общем-то, как пенсионер госслужбы, относившийся примерно к той же социальной группе, что и эти горожане, выбравшие вполне патриотичный вид отдыха не на заморских пляжах, а на российских просторах, не чувствовал сейчас родства с ними. И что из того, что в своё время он обретался в таких высоких кабинетах областного правительства, в кои этих бизнесменчиков средней руки и на порог бы не пустили? Сейчас Глеб Сергеевич выпал из обоймы, и, по большому счёту, превратился в такое же деревенское «ничто» для «дачников», как и другие аборигены этих мест — простые сельские жители…

Хотя именно он, Дымокуров, имеет полное право быть безмятежно счастлив и по-настоящему свободен сейчас, а не эти «дачники», вырвавшие на недельку-другую из душного города.

Да и может ли быть иначе — при его-то солидной чиновничьей пенсии за многолетнюю государеву службу, с настоящими помещичьими владениями и даже собственными, пусть и не без изъянов и пороков, людишками…

А потому Глеб Сергеевич расправил плечи, задрал гордо голову, заложил руки за спину, выпятив живот, и пошёл по сельской улице важно, по-хозяйски, критично и в тоже время удовлетворённо обозревая окрестности.

Колобродово было большим селом, тысячи на три душ населения. Однако смотреть здесь оказалось особо не на что. На дальнем конце посёлка угадывались корпуса элеватора, похожие издалека на гигантского орла, расправившего бетонные крылья.