Сказка без чудес - [26]

— Нет, зимой в валенках, — объяснила старушка. — Валенки, они ведь натуральный продукт, из чистой овечьей шерсти. Так что флюиды от земли без помех пропускают.

Дымокуров понимающе покивал головой. И не без тайного умысла продолжил допрос.

— А здесь, в имении, чем занимаетесь?

— А что Еремей Горыныч велит, то и делаю, — словоохотливо разъяснила бабка. — Я у них вроде фершала. Хворобу любую лечу. Травку целебную в бору собираю. Опять же — огород, скажем, прополоть, во дворе подмести…

— А пенсия-то у вас есть? — с фальшивым участием уточнил Дымокуров.

— Пенсии нет, — с сожалением покачала головой бабка. — У меня трудового стажа — тыща лет, да бумаг, справок о том не имеется…

Глеб Сергеевич опять покивал сочувственно, размышляя про себя, что придётся, судя по всему, бабку в богадельню сдавать, на полный государственный пенсион.

А старушка махнула рукой беззаботно.

— Да я о том не волнуюсь. Проживу. Мы ж здесь все сродственники!

— Родственники? — опять обернулся за пояснениями к домоправителю Дымокуров.

Тот замялся слегка.

— Собственно говоря, так и есть… Баба Ягода, — кивнул он на старушку, и Глеб Сергеевич подивился непривычному имени. — Баба Ягода старшая сестра Василисы Митрофановны…

— Родная! — не без гордости уточнила та. И сообщила, лучась морщинистой улыбкой. — А ты, Глебушка, стал быть, племяш мой.

— Выходит, что так, — подтвердил Еремей Горыныч. — А это сыновья бабы Ягоды. Тоже, племянники э-э… бывшей владелицы… Семён и Соломон.

Парни вытянули руки по швам, развернули широченные плечи, выпятили на дружном вдохе гренадёрские груди.

— Орлы! Мастера на все руки, и бойцы отменные! — не без гордости представил их домоправитель.

— Я их «двое из сумы» зову, — встряла бабка. — Я их в лесу, значится, зимой родила. За дровами ходила. Ну, а как родила, снегом отёрла, да и в суму положила, чтобы они оба-двое у меня не замёрзли. Потом, в избе-то, ржаным тестом обмазала, да в печи запекла. Вон, какие они у меня вымахали! Здоровенные бугаи… Ума, правда, не великого, но уж какие есть, обратно не лезть…

Сыновья при этих словах матери потупились, залились на щеках румянцем.

Глеб Сергеевич похвалил снисходительно.

— Парни — загляденье. Семён и Соломон, значит?

Бабка, шмыгнув носом, поправила платочек на голове.

— Да, видел бы их отец, супруг мой покойный, Кощеюшка, вот бы порадовался!

Дымокуров хмыкнул про себя, отметив странное имя бабкиного супруга. Но как только не зовут близкие друг друга в семейном кругу! Зая, Солнышко, Пузатик… А этот, видать, худой был, раз Кощеюшкой прозвали. Чего ж удивляться, что давно помер?

— Я-то им сперва другие, родовые имена дала, — вещала между тем разговорчивая старушка. — Но, то имена секретные, чужим знать их не положено, чтоб, значит, не сглазили. А так-то, на людях, «Двое из сумы» их звала. Они ж обличием-то одинаковые, будто в зеркало друг на дружку смотрятся. А как в армию их забрили, начали там шагистике обучать. По команде, налево — направо вертаться. А они не понимали того. Ну, старшой-то, и сунул им за голенища одного сапога пук сена, другого — соломы. Так и командовал: «Се-ено! Ать-два! Соло-о-ма! Ать-два!»

Еремей Горыныч цыкнул на старушку:

— А ну, Ягода Митрофановна, кончай разговорчики!

Та заполошно замахала руками:

— Да я ж чо? Я ж поясняю. Да и давно это было, ишшо когда Наполеон войной на нас шёл!

Дымокуров едва сдержал потаённую улыбку. Совсем бабка сбрендила. Парням от силы лет по тридцать… Нет, придётся с ней что-то решать…

— А что ж не женатые-то? — уже по-свойски полюбопытствовал он.

— Молодые ишшо… — насупилась бабка. — Да и невест в округе нет подходящих. Нам же не абы, какие вертихвостки нужны, а женщины сурьёзные, работящие. И што б наших кровей, нашей породы желательно. А где таких таперича искать? На тыщи вёрст вокруг — ни единой души. Вот, тя еле нашли…

Домоправитель, подхватив ненавязчиво нового владельца усадьбы под локоток, повёл дальше вдоль строя, прервав решительно этот становившийся всё более бессмысленным диалог с выжившей из ума старухой.

— А это Яков, — представил он угрюмого мужика в броднях. — Лесовик! Можно сказать, наш главный добытчик и кормилец. День и ночь в бору промышляет. Зверя, птицу к столу. Лосятинку, кабанятинку. Рыбку знатную в местной речке Боровке ловит. Опять же — грибы, ягоды, смотря что по сезону, пудами таскает.

На что Дымокуров заметил не без ехидства.

— А ещё цветной металл с электроподстанций… — и, на правах нового хозяина, твёрдо глядя в глаза мужику, опознал безошибочно. — Это ж вас давеча полицейские с медным ломом в бауле в поезде прихватили?

Мужик с независимым видом, не удостоив Дымокурова ответом, изучал заинтересованно белесоватые, не сулящие дождя облака в небесах.

Зато Еремей Горыныч, сразу смекнув, о чём речь, напустился на мужика.

— Опять? И зачем тебе, интересно, тот металл понадобился? В скупку сдать?

— Да не-е… — осклабился лесовик, сверкнув на редкость белыми, молодыми зубами. — Лесопилку обесточил. Они там столько кругляка наваляли… Хороший лес, здоровый, под топор пускают…

Домоправитель покачал головой сокрушённо.

— Ну сколько раз говорить можно — не те времена нонче, не такими методами с незаконными вырубками бороться нужно. У тебя ж егеря знакомые — шепнул бы. Акт составили…