Сказка без чудес - [13]

В центре, в золочёной раме, в натуральную, не иначе, величину, красовался портрет царственно восседавшей в кресле с высокой спинкой старухи с грубыми, властными чертами лица. В крупной по-мужицки руке бабка сжимала увесистую клюку с серебряным набалдашником.

— Хозяйка усадьбы, Василиса Митрофановна Мудрова, — пояснил, заметив заинтересованный взгляд Глеба Сергеевича, домоправитель.

Старуха с портрета смотрела на своего племянника, Дымокурова, сурово и пристально. Прямо душу ему своим взглядом выворачивала наизнанку.

Поёжившись, Глеб Сергеевич последовал дальше за провожатым.

Домоправитель показывал им покои, обращая внимание на мебель — тёмной полировки, с резным орнаментом, витиеватыми ножками, обитую зелёным сукном и вишнёвого оттенка бархатом. Слоноподобные, неподъёмной тяжести, напоминающие бронированные несгораемые сейфы, шифоньеры и платяные шкафы. «Горки», за толстыми, мутноватыми стёклами которых угадывались ряды того самого антиквариата, упомянутого в рассказе нотариуса — фарфоровые обеденные и чайные сервизы, хрустальные вазы, фужеры и золочёные рюмки, столовое серебро, шкатулочки с таинственным, наверняка столь же ценным и уникальным содержимым…

— На века строили, — нахваливал, словно торговец недвижимостью, домовладение нотариус. — Но без излишеств. Разных там биллиардных и зимних садов. Потому что понимали — все эти помещения отапливать предстоит. А у нас зима в году восемь месяцев…

Ступая вслед за домоправителем из комнаты в комнату, взирая на широченные, шестиспальные, не иначе, кровати с горами туго набитых подушек, отгороженные занавесями… э-э…, балдахинами, кажется, проходя мимо стеллажей, высоченных, уставленных от пола до потолка толстенными, переплетёнными в тиснёную золотом кожу, фолиантами, Глеб Сергеевич молчал подавленно. А в голове его металась только одна испуганно-радостная мысль: «Теперь всё это — моё!».

Прав был нотариус. За любую вещь из усадьбы — будь то предмет антикварной мебели, или безделушка с полок буфетов, книжка из библиотеки, вздумай Дымокуров их продать, можно было выручить деньги, позволяющие безбедно, не ограничивая себя особо в желаниях и потребностях, прожить целый месяц. А уж пенсионеру, чьи желания и потребности ограничены вполне естественными возрастными рамками — тем более.

Обеденный зал, куда в конце ознакомительной экскурсии по дому привёл гостей Еремей Горыныч, оказался просторным, с широченным столом, покрытым белоснежной, похрустывающей от крахмала по углам, скатертью. Судя по рядам стульев чёрного дерева — массивных, как и всё в имении, монументальных, с неудобными прямыми спинками, здесь одновременно могло бы усесться персон двадцать, не меньше.

— Глеб Сергеевич! Альберт Евсеевич! — любезно указал домоправитель на стулья ближе к торцу стола.

Дымокуров заметил, что кресло во главе — ещё более монументальное, с массивными подлокотниками, увенчанными оскаленными львиными мордами, осталось незанятым.

Этим, как рассудил Глеб Сергеевич, ему как бы ясно дали понять — он здесь пока не полноправный хозяин. А уважаемый, но всё-таки гость.

— Место матушки нашей. Василисы Митрофановны, — заметив мимолётный взгляд наследника и угадав его мысли, пояснил Еремей Горыныч, — ну и… — замялся он, — примета есть такая. Сорок дней место новопреставленной не занимать…

Глеб Сергеевич кивнул скорбно, а потом не выдержал, съязвил:

— Не то покойница обидится, или вовсе воскреснет?

Домоправитель смутился, рукавом рубахи утёр вспотевший разом лоб:

— Дык, оно же, как… Оно же всяко бывает…

Дымокуров, поставив радушного хозяина в неловкое положение своим замечанием, попытался исправить ситуацию.

— А что ж тут на двоих только сервировано? — указал он с укором на столовые приборы, и пригласил радушно, — присаживайтесь с нами!

Еремей Горыныч поджал чопорно губы:

— Нам не положено…

Нотариус на правах человека, знакомого со здешними порядками, пояснил:

— Нравы в имении, Глеб Сергеевич, суровые. Патриархальные!

Домоправитель крикнул в распахнутую в соседнее помещение дверь, кухню, должно быть:

— Мария! Подавай!

Тот час в обеденный зал вплыла обряженная в длинный вышитый сарафан, с повязанным на голове белоснежным платочком, полная, округлая, будто сама только что из печи, румяная, словно сдобная булочка, женщина лет сорока. В руках она несла поднос.

Ловко расставив яства, тут же метнулась назад. Ей понадобилось несколько таких пробежек, прежде чем она закончила выставлять на стол всё новые и новые блюда, водрузив в завершении на середину исходящую тонким аппетитным ароматом супницу.

Стараясь не бросать голодные взгляды на многочисленные тарелки с мясными нарезками, салатами, солёными грибочками и прочей, явно не покупной, от здешней земли, снедью, Глеб Сергеевич изучал, осторожно беря в руки поочерёдно, столовые приборы — вилки и ложки литого серебра, ножечки того же металла, всё с фамильными вензелями, силясь постигнуть их предназначение.

Нотариус, успевший, судя по всему, освоиться со здешними порядками, распоряжался по-свойски:

— Ты, Марья, нам супчику-то по чуть-чуть наливай. По полтарелочки. У тебя душа гостеприимная, с размахом. А мы же с Глебом Сергеевичем не лесорубы, что бы всё это, — обвёл он рукой уставленный закусками стол, — оприходовать! — И обратился к домоправителю. — Еремей Горыныч, ты наследнику-то настоечки своей знаменитой, на кедровых орешках, для аппетита плесни. Я бы рад составить компанию — да не могу. За рулём! — причмокнул он с сожалением.