Сказка 1002-й ночи - [5]

Итак, ротмистр Тайтингер стоял, прислонившись к буфетной стойке. Время от времени он посматривал в окно, затем переводил взгляд на стенные часы над головой у светловолосой девицы, которая его обслуживала и которую он считал одним из атрибутов и аппаратов, необходимых и неизбежных при эксплуатации железных дорог. Он радовался тому, с каким волнением носятся по перрону эти двое — начальник станции и «янычар». К сожалению, ему было необходимо дождаться момента, когда прибудут чемоданы шаха, и госпоже Кронбах тоже придется подождать, а в этом нет ничего хорошего. Но тут уж ничего не поделаешь.

Наконец, в половине четвертого, когда ротмистр пригубил уже четвертый «Хенесси», прибыл, громыхая, как настоящий экспресс, поезд, состоящий из четырех товарных вагонов. А с ним — и багаж Шах-ин-шаха.

Лишь в это мгновение Тайтингер устремился на перрон. Он остановил начальника станции и сказал:

— Вам надо поторопиться! Его Величество ждут, волнуются. Позор! Что за позор, господин начальник станции!

И, не дожидаясь ответа, барон обратился к своему персидскому коллеге Кирилиде Пайиджани и сказал на том беглом французском, который звучал, собственно, как истинно придворный французский и состоял, казалось, исключительно из одних гласных:

— Какая пунктуальность! Все-таки наша железная дорога — пунктуальнейшая во всем мире!

Железнодорожники и носильщики устремились к товарному поезду. Начальник станции отдавал им распоряжения лично; тем временем ротмистр расхваливал своему персидскому коллеге воистину восточные чудеса, какими славятся иные ночные заведения Вены.

Перс внимал ему, улыбаясь любезной улыбкой, какую надевают на лицо многоопытные светские люди, когда им надо скрыть снисходительность к собеседнику. По этой улыбке барон сразу же понял, с кем он имеет дело. Этот «янычар» — он на самом деле никакой не янычар. Аура великосветской лжи — неизбывная, близкая, отлично барону знакомая — обволакивала его, и Тайтингер тотчас почувствовал в нем родственную натуру.

Про себя он уже называя перса «шарман» — высшая похвала, на которую он был способен. То есть для него имелись три класса людей: на вершине пирамиды находились «шарман», или «очаровательные», далее шли «никакие», они же «безразличные», третий, и последний, класс состоял из «скучных». Кирилида Пайиджани — это было ясно — принадлежал к классу «шарман». И барон вдруг сумел выговорить его трудное имя с такой непринужденностью, как будто с самого детства только и имел дело с персами.

— Господин Кирилида Пайиджани, — сказал ротмистр, — я сожалею, что вас задержали так надолго. Эти железные дороги! Эти железные дороги! Поверьте мне! Мы уж отыщем виновного стрелочника!

И, чтобы показать персу, что это сказано не ради красного словца, он подошел к начальнику станции и заговорил на повышенных тонах:

— Свинство это, господин начальник станции, извините уж за крепкое выражение!

— Господин ротмистр, — ответил начальник, — это и в самом деле свинство, но свинство триестское!

— Триест или что другое, наплевать, — сказал ротмистр еще громче. — Главное, что Его Величество прибыли два часа тому назад, а чемоданы все еще не на месте!

Начальник станции Бургер, который постепенно начал опасаться смещения со своей должности, заставил себя сохранить бодрящую и беззаботную приветливость. Да и за единственно подобающим словом в карман лезть не пришлось. Он сказал:

— Но ведь августейшие чемоданы уже здесь, господин барон!

— Да, да, — усмехнулся ротмистр. — Или, вернее сказать, еще здесь, а не в надлежащем месте.

Прошло еще полчаса, прежде чем двадцать два тяжеленных чемодана Его персидского Величества оказались выгружены. Только после этого барон смог покинуть вокзал. К счастью, у вокзала стояла карета, которую адъютанту великого визиря предоставили в полное распоряжение. С великолепно разыгранной застенчивостью Тайтингер обратился к Кирилиде Пайиджани:

— Могу ли я попросить, я бы охотно присоединился, мне тут надо в одно место…

Перс, даже не дав ему досказать свою ложь до конца, с готовностью отозвался:

— Я и сам хотел попросить вас оказать нам честь сопроводить вас точно до того пункта, куда вам назначено службой!

Они сели в карету. Чемоданы же покатились впереди, на трех подводах, запряженных пинцгауэровскими тяжеловозами. В пути ротмистр поднялся, похлопал ливрейного кучера по плечу и сказал:

— Останови-ка, любезный, у Хорнбихля.

Кучер в знак согласия поднял кнут. Кнут поддакнул, издав вдобавок легкий щелчок. Облегченно и радостно Тайтингер вновь опустился на мягкое сиденье рядом с «шарман», то бишь своим персидским коллегой.

У Хорнбихля карета остановилась. Барон вошел в сад, миновав живую изгородь, свернул направо, в «уголок любви», как более чем за десять лет он привык называть этот столик. Супруга коммерции советника Кронбаха томилась здесь уже около четверти часа. Зато впервые увидела своего возлюбленного в парадной форме — их связи было не больше четырех месяцев от роду. Шлем с золотым гребнем ослепил ее, и она забыла все упреки, которые тщательно подготовила за последние пятнадцать минут.

— Наконец, наконец! — только и смогла она выдохнуть.