Скажи машине «спокойной ночи» - [12]

– Итак? – говорю я Сафф, потому что история всегда имеет продолжение, если в ней замешана Элли.

– Итак, после того как Элли придумала идею козла отпущения, она даже вызвалась быть первой. Что, если задуматься, довольно умно, потому что поначалу все, как ты понимаешь, мягкие. Нужно сначала повысить градус. К тому же, если начинаешь первым, ты еще ни из кого не делал козла отпущения, поэтому тебе нечем отплатить. – Сафф делает паузу и спрашивает: – Как ты думаешь, она действительно спланировала все это заранее?

– Думаю, у Элли есть чутье на слабость.

– Что ж, в эту первую неделю мы не так уж много сделали – таскали Элли за волосы, били по спинке ее стула в классе, заставляли носить наши подносы с обедом. По сути, ничего такого. Думаю, ей было весело. Я даже уверена в этом. В последний день она нарядилась как Калла Пэкс из фильма про жертвоприношение на льдине, который мы смотрели. Ну, типа, в сексуальный белый халат. Она выглядела великолепно. Как иначе… На следующей неделе пришла очередь Линуса. Ребята вели себя с ним более грубо, но не жестоко, если это что-то меняет. И ты же знаешь Линуса. Все с легкостью. Ему это казалось игрой. Даже весельем. Как свобода. Когда тебе разрешают… если ты можешь делать что угодно… иногда это как… – Она постукивает большим пальцем по груди, затем прекращает попытки объяснить и берет еще одно печенье. Третье. (Я не могу не считать, сколько едят другие.)

– Но потом все стало совсем плохо. Каждую неделю новый человек. Мы набирали обороты. Становились злее. Грубее.

– Какой по счету была ты?

– Последней, – с горькой улыбкой отвечает Сафф. – Как последняя кретинка.

Похоже, она снова вот-вот начнет плакать. Я печатаю какой-то текст на экране, чтобы дать ей возможность взять себя в руки.

– Чутье на слабость, – бормочет она.

Я отрываю взгляд от экрана.

– Я вовсе не имел в виду, что ты слабая.

– Не знаю. Я чувствую себя довольно слабой.

– Ты не такая. Вот почему тебе дали зом. Им нужно было сделать тебя слабой. Это доказывает, что ты не такая. Понимаешь?

Она прикусывает губу.

– Я еще не рассказала тебе об Астрид.

– Астрид слабачка.

– Да, я знаю. Она была козлом отпущения передо мной.

Родители Астрид работают юристами в крупных конторах, мама – в Google, отец – в Swink. Ссоры для них вроде развлечения, что, наверно, частично объясняет, почему Астрид такая, какая есть. Если вам нужно объяснять, почему люди такие, какие они есть. Во втором классе Астрид обычно зачесывала волосы прямо на лицо, пока они не закрывали все до самого подбородка. Учителя постоянно давали ей резинки для волос и расчески и говорили, как хорошо она смотрится с хвостиком. В «Сенеке» есть одно правило, которое должны соблюдать все учителя, – «предлагай, а не исправляй». Но, в конце концов, учитель Хоули нарушил его и заорал: «Астрид, почему ты продолжаешь это делать?!» А мы все посмотрели на задний ряд, где сидела Астрид, и услышали из-за копны этих волос тоненький голосок: «Потому что здесь мне нравится больше».

Я до сих пор думаю об этом. «Потому что здесь мне нравится больше».

– Мы увлеклись, – говорит Сафф. – Мы думали, раз мы такие хорошие друзья, то можем говорить что угодно, делать что угодно, и ничего не будет.

Она замолкает, поэтому я подсказываю ей:

– Астрид.

– Я просто ездила на ней, Ретт. Всю неделю. Я не давала ей ни минуты покоя. – Произнося это, она закатывает рукава, как будто готовится к тяжелой работе. – Я знала, что это плохо. Знала, что на переменах она шла в туалет и плакала. И это заставляло меня вести себя с ней еще жестче. Что уж тут говорить о чутье на слабость…

– Так ты говоришь, Элли подстрекала тебя к этому?

– В том-то и дело. Она ничего не делала. Это все я. Я сама все это делала. Я была хуже, чем все остальные. Наверное, даже Элли считала, что я зашла слишком далеко. Не то чтобы она мешала кому-то заходить слишком далеко, – Сафф качает головой. – Я не знала, что могу быть такой.

– И ты думаешь, что Астрид решила тебе отомстить?

Сафф пожимает плечами.

– Теперь ведь я плачу в туалете, верно?

Она выглядит очень грустной. Может, поэтому я ошибаюсь, говоря:

– Все это очень паршиво, а?

И Сафф начинает рыдать прямо в моей комнате.

– Это не из-за мыла, – говорит она, всхлипывая, – хоть я все равно давлюсь каждый раз, когда мне нужно вымыть руки. Это не из-за дурацкой брови. – Она трогает ее, еще больше размазывая карандаш. – Даже не из-за того, что я была голой. Все из-за того, что меня все видели. Все старшеклассники. Все, кто помладше. Учителя. Родители моих друзей. Друзья моих родителей. Когда они смотрят на меня сейчас… ну, в общем, они на меня даже и не смотрят. Или же уставятся так пристально, что я практически слышу, как они думают про себя: «Я смотрю ей в глаза. Я смотрю ей в глаза».

Она прячет лицо в ладонях. Я смотрю, как она плачет. Я знаю, что не стану обнимать ее, знаю, что даже не поглажу ее по руке. Но я чувствую, что должен что-то сделать. Поэтому беру печенье из пачки. И откусываю от него. Это моя первая твердая пища за год, и жевать кажется забавным. Услышав хруст, Сафф поднимает глаза. Она широко распахивает их, как будто происходит нечто очень важное, что вызывает у меня желание все выплюнуть. Вместо этого я откусываю от печенья еще раз. Затем передаю его ей. Она откусывает и передает мне. Таким образом, кусая по очереди, мы доедаем всю печеньку.