Скажи им, мама, пусть помнят... - [29]

— Кто вы такие? Назовите пароль!

— А кто вы такие? — отозвался я. — Какой у вас пароль?

Снова тишина и молчание. Я не выдержал и приподнялся:

— Что вы за люди? Я — Ватагин.

— Да ну, ты ли это? Один?

Я узнал голос дяди Калчо и выскочил из укрытия:

— Дядя Калчо, неужели это ты?

И сразу меня охватило теплое, нежное и радостное чувство. Наконец из глубины холодного, неприветливого леса до меня донеслись не ругательства и угрозы, а дружеские голоса! Штокман, Веселин, Йонко тоже поднялись во весь рост.

— Эй, братья, как вы, живы ли? — быстро подбежал к нам дядя Калчо.

— Живы, дядя Калчо, гадам назло! — протянул я руки и обнял его. — А как вы тут?

— Все целы и невредимы.

— Только это мы и хотели услышать, товарищи! — взволнованно сказал Штокман.

Все стали обниматься, дружески похлопывая друг друга по плечу. А в это время как-то внезапно и быстро рассвело. Проснулись птицы. Природа улыбнулась. Небо просветлело, и лес засиял своей свежей чистотой.

БЛОКАДА

Темные кучевые облака, как чудовища из детских сказок, проносились над самыми крышами, разбиваясь о холмы, и исчезали где-то на востоке. Казалось, что опустевшие улицы стали шире. На тротуарах все реже раздавался звук шагов. Люди встречались только на Брезовской или Карловской улицах. В коротеньких и грязных переулках Каршиака время от времени появлялись лишь полицейские и некоторые засидевшиеся в трактирах мужчины.

До ворот нас проводила тетя Анка, тысячи раз приговаривая, чтобы мы берегли себя и, когда вернемся с гор, опять наведались бы к ней. Добродушная и спокойная, тетя Анка не раз встречала нас, как дорогих гостей. У нее мы чувствовали себя как дома. Дядя Янко вышел раньше нас, чтобы осмотреть улицу. Он, казалось, по одному запаху узнавал обстановку и мог по самому неприметному факту предусмотреть все. И это не случайно. Дядя Янко — старый конспиратор, один из создателей партийных организаций в Кричиме и Пловдиве. Он отличался необыкновенной наблюдательностью, сообразительностью и безошибочным чутьем. Через несколько минут он вернулся, улыбаясь, подбодрил нас взглядом и подал знак отправляться в дорогу.

Мы вышли из дома Янко Шопа. На улице Тича стало уже совсем пустынно и темно. Но в моем сердце было светло. Светло было от встречи с Янко Шопа, этим чудесным человеком, который ничего не боялся. Мы знали, что он готов пойти за нас в огонь и в воду. Он всегда принимал нас, как родной отец. И слова его, обращенные к нам, такие теплые и нежные, заставляли не думать о смерти, хотя она подстерегала нас повсюду.

Мы шли вместе со Слави Чакыровым. За нами на некотором удалении дядя Иван нес в мешке наши рюкзаки. Мы часто прибегали к этой уловке. Без вещей, в случае неожиданного нападения, можно было свободнее действовать, а прохожий с мешком за спиной в таком квартале, как Каршиак, не вызывал подозрений. Какими только хитростями мы не пользовались в тяжелые дни подпольной борьбы! И всегда после успешного завершения какого-нибудь задания в груди бушевало особенное чувство — радость, искреннее удовлетворение и гордость от сознания своей силы.

Вскоре мы дошли до садов на окраине города. Быстро темнело, как будто бы невидимые руки опускали перед нами занавес. Я обернулся и тихо произнес:

— Дядя Иван, давай вытащим рюкзаки.

Пока мы натягивали ремни мешков на плечи, выглянула луна, стало чуть светлее, и мы могли уже разглядеть, что делается вокруг.

— Ребята, доброго вам пути и наилучших пожеланий всем товарищам, — сказал дядя Иван.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Этой осенней ночью мне и Слави предстояло идти на северо-восток по направлению к Среднегорью и к рассвету добраться до стрямалийских лесов, где нас должны были ждать товарищи, чтобы отвести в отряд.

Через час мы очутились среди пловдивских рисовых полей. Жидкая грязь предательски засасывала ноги. Часто мы увязали в ней по колено.

— Ватагин, — прошептал мне Слави, — если увязнем но пояс, не представляю себе, как мы выберемся.

— Давай, давай, осталось совсем немного, — ответил я. Отяжелевшие ноги едва подчинялись мне.

Кому не доводилось идти через рисовые поля ночью, тот не сможет себе представить всех наших мучений. Всегда, когда мне приходилось проезжать по шоссе, я засматривался на эти поля и удивлялся крестьянам, возделывающим свои затопленные участки, как им удается работать в этой жидкой грязи. В нашем селе никогда не выращивали рис, и это представляло для меня известный интерес, но мне никогда не доводилось непосредственно иметь дело с полем, подготовленным для посева риса. Пробираясь по колено в грязи, я вспомнил о людях, месивших эту грязь на рисовых полях в течение многих дней, и полюбил их еще больше. Нас одолела такая усталость, что просто не хватало сил перемолвиться словом.

Вдруг Слави тихо проговорил:

— Послушай, дорогой, отсюда нет выхода. То, что мы встретим здесь рассвет, ясно, но мне не ясно, как мы проведем день в этой грязи.

Через час показалось село. Мы догадались об этом по бледным огонькам и собачьему лаю. По всей видимости, это было село Калековец.

Наконец мы ступили на твердую землю и оказались на берегу Стрямы. Слева заметили деревянный мост.