Скажи «Goodbye» - [78]

* * *

Мура ожидала, что зима будет похожа на ее детские, московские зимы, но висконсийская оказалась гораздо менее снежной — до середины апреля снег выпадал всего несколько раз. Свежий, он приносил с собой ту же радость и красоту, что и в Иерусалиме, но не стаивал, как там, на следующий же день, а лежал, съеживаясь, темнея и твердея, по нескольку недель, пока его милосердно не покрывал новый пушистый снежок. Мура была готова к суровым погодным испытаниям, но пережить зиму в Милуоки оказалось не великим подвигом, поскольку неуёмное центральное отопление парило вовсю, и в доме было настолько жарко, что приходилось порой открывать двойные герметические окна и впускать в душную квартиру немножко свежего морозного воздуха.

Израильтянке, взращенной на принципах строгой экономии энергетических и прочих природных и финансовых ресурсов, такое истошное отопление казалось преступно расточительным, хоть и было включено в квартплату. Особенно это расстраивало на фоне рассказов Анны о промозглом холоде и сырости, царивших в ее скудно отапливаемом доме. Мурка отлично помнила эти студеные иерусалимские зимы, в квартирах без батарей, зато со сквозняками, каменными полами, цементными стенами и окнами с тоненькими стеклышками в алюминиевых рамах. Израильская традиция ориентировала жизнь на знойное лето, и пять промозглых, ветреных зимних месяцев предполагалось просто игнорировать. В Иерусалиме, находящемся высоко в горах, где по ночам температура то и дело падала ниже нуля, это давалось с трудом даже самым стойким, и иерусалимцы по вечерам подтапливали свое жизненное пространство либо противными электрическими печками, с раскаляющимся до вони прутом, либо керосиновыми, жаркими в радиусе полуметра и экономными, но травящими каждый сезон несколько зябких семей…

Но какой бы не была погода в Милуоки, Муре почти не случалось с ней сталкиваться. Она спускалась прямо из теплой квартиры в отапливаемый гараж и выезжала из него в нагретой «Букашке», так что единственным местом, где ее ждало столкновение с климатом, оставался краткий пробег от паркинга до входа в магазин. Перед дверями в лицо входящим мощно бил поток нагретого воздуха, и внутри было тепло и приятно. Неудивительно, что некоторые аборигены так и ходили всю зиму в рубашке с короткими рукавами. Но Мура так жить не собиралась. Уж если смириться с существованием на крайнем севере, то надо получить от этого максимум удовольствия: в первую же зиму она разжилась тяжеленной дубленкой и толстыми сапогами на меху, несмотря на то, что ни топтаться на автобусных остановках, ни стоять в уличных очередях не предполагала.

Никакими зимними видами спорта Мурка не занималась, так что на улице ей зимой бывать не случалось, поэтому к марту она стала бледной, как поганка и начала серьезно беспокоиться о возможном дефиците витамина D. Такое чуткое внимание к своему здоровью тоже было следствием ее американизации. В Израиле она смутно знала что-либо о витамине D, считая априори, как и все израильтяне, что средиземноморская диета плюс восемь солнечных, без единого облачка месяцев в году обеспечивают человеку избыток всего нужного для здоровья.

Но помимо таких мелочей, как длинная зима да комариное лето, тихая провинциальная жизнь эмигрантской Америки Муру вполне устраивала, и ее начало затягивать сладкое очарование буржуазной жизни.

Не считая Сережиных коллег, Мура из всех американцев общалась только с кассиршами, администраторшами в поликлиниках, врачами и официантами. Ну еще с «супером» в их доме, который два раза чинил у них инсталляцию. И все эти американцы были такими милыми, такими непривычно вежливыми даже с ней, явной эмигранткой.

Повседневная жизнь была непривычно комфортабельной и удобной. Практически не было вещи, которую нельзя было бы оформить, заказать и устроить по телефону! А что уж никак не получалось по телефону или интернету, то точно можно было сделать, не вылезая из машины, будь то вложение чека в банк или получение лекарства в аптеке. Томительные очереди в присутственных местах настолько ушли в прошлое, что когда Гринбергам понадобилось заверить в израильском консульстве необходимый документ, и после полутора часов ожидания в пустой приемной Муре было веско и непререкаемо объяснено, что «вас много, а консул один», то это хамство показалось таким родным и привычным, что ради него не заподло было посидеть и еще часок-другой. Сергей говорил, что американская любезность предписана правилами вплоть до улыбок и встреч глазами, и вовсе не значит, что каждая продавщица и впрямь полюбила тебя как родную. Но Мура решила, что лучше лицемерная вежливость, чем откровенное хамство, тем более, что народ в Висконсине и впрямь был незлобивый, доверчивый и готовый помочь.

— Сереж, почему все в мире так не любят американцев? — спросила Мура, слушая в очередной раз в новостях европейскую критику в адрес Америки, собирающейся воевать с Саддамом Хусейном. — Сколько всем в мире гадостей наделал Советский Союз, а русских почему-то везде все любят. Даже немцы, и те радостно скалятся: «Русиш, русиш!» А несчастных америкашек нигде терпеть не могут, а они только в том и виноваты, что шумные, ноги на стол кладут и бейсбольные кепочки носят.