Скажи это Богу - [6]

- Доктор, к пяти я только и успею что процитировать, - пожаловалась Алина, потрясенная осведомленностью доктора.

- Ничего страшного. Главное, чтоб поприличнее, с чувством. Или, знаете, напишите мне какую-нибудь сексуальную сцену. По памяти, но без документалистики. Вы еще помните что-нибудь из этой области?

- С трудом, - призналась Алина.

- Чудесно. Вот и напишите, почему это вдруг вы - и с трудом, - посоветовал профессор.

- Хорошо, уважаемый любитель чудесного, - пообещала Алина и положила трубку.

Не верю!

По дороге в клинику Алина купила шоколадное мороженое, которое терпеть не могла. Тут же пошел мелкий дождь, который она очень любила.

"Тьфу ты, - вздохнула Алина, - и никакой, даже мелкой, гадости не могу сама себе сделать. Всеблагая Природа сразу кидается все уравновесить..."

Прикончив мороженое, она подозвала такси. Машина мгновенно остановилась, а водитель даже не назначил цену. "Продолжается", - констатировала Алина, втайне надеявшаяся, что все такси будут заняты, а все водители глубоко корыстны, и она опоздает в клинику, а еще лучше - заблудится.

Но ровно в пять она вошла в кабинет профессора и положила на стол несколько листков. Доктор, посмотрев на листки с хорошо скрытым омерзением, начал читать.

"Григорий, как и предполагалось, не звонит. Золото, а не мужик. Умрет, но счастлив не будет. Ни за что! Не заставите! Почему мне так везет на одиноких гениев!.. А ведь я могла бы рассказать ему об адриатическом розовом триптихе! Он бы понял!.. Сколько ж можно крошить текст восклицательными знаками...

Триптих. В одном адриатическом саду, рядышком, стоят: бутон на длинной ноге - вот-вот лопнет, переполненный соком и жизнью; рядом роза - просто распущенная, чуть вяловатая роза, но еще вполне, вполне... А по другую сторону бутона, на своих отдельных ногах, покачиваются плоды. Толстые, кругло-приплюснутые, набитые розиными детишками, с милыми темно-зелеными хохолками на макушках. Как гиперболизированные шиповники. И так везде: бутоны, цветы, плоды. Все рядом, все соседствует. Кругорозоворот в местной природе. Красота.

Странен мир моих ассоциаций. Сказала красоту, а вспомнила красные трассы за моим темно-синим вечерним окном в октябре 1993 года на Пресне. Почему особо страшные, трагические, умопомрачительные воспоминания суть самые легкие? Может быть, так только у меня? А может, просто разум не в силах задерживаться на огневых точках и со свистом пролетает вроде как по-над минным полем, чтоб не коснуться еще раз? Не знаю.

Да, но и в приятные воспоминания погрузиться - именно погружением, с головой, - я не могу. Там нечего делать. Мужчины... Я не припомню ни одного полового акта, в котором мне хотелось бы поучаствовать еще раз. Меня мои акты не волнуют. Возможно, для такового волнения нужна старость? Настоящая, с сединами, морщинами, суставным хрустом?

Кто знает...

Эти очаровательные итальянские старушки в норковых манто, с низкими голосами, ну те, что отдыхали в январе на Адриатике, - они совсем не походили на воспоминательниц. Живые, искрящиеся, под руку, точнее, за руку со своими холеными буржуазными стариками, они были такими настоящими синьорами, такими настояв?шимися, выдержанными в темных бутылках...

Наши отечественные бабушки на синьор, даже на сударынь, - не тянут. Умирают заживо, кляня скупой пенсионный комитет.

Выходят на митинги, с флагами. Как я устала от невеселых лиц моих соотечественников. И ведь что печально: нет никакой надежды увидеть другие лица окрест. Чтобы увидеть другие, надо покинуть эту окрест?ность и полетать на самолетах иноземных авиакомпаний...

Да где же этот чертов Григорий! Я не могу больше ждать. Ему одному все можно, а он так редко пользуется этим. То есть мной. Хотя и любит.

От Григория всегда идет волна. Он весь убран широко распахнутыми воронками, из которых хлещет эрос. Касаешься его тела - и все. Любовь пошла. Полетела тонкая энергия по изящной параболе ввысь, на небеса. Такой вот мерзавец, этот гений. Солнышко мое, твою мать..."

- Спасибо, сударыня, - сказал доктор и бесстраст?но выписал счет. - Полный бред, осколочные ранения в абсолютно разные места. Но вы явились - все-таки явились, как ни крутились, - строго в назначенный день, поэтому сегодня обойдемся без штрафа. Тем более это действительно ваш собственный текст, а не ворованный из шкафа. И не спрашивайте, откуда я знаю про шкаф!

- Я и не спрашиваю, - отозвалась грустная, пустая Алина: нелегко обмануть врача.

- Отлично. Следующий визит ровно через две недели, но не в пять, а в полдень, как положено. Больше не опаздывайте, я занятой человек. И давайте все-таки поближе к роману. С такой чушью вы не сможете показаться в приличном обществе. От вас отвернутся издатели, переводчики, родные и близкие. И еще раз прошу, требую: никаких подлинных историй, никакой документалистики, никакого прошлого, даже если вспомнится что-то красивое. Розочки на брегах Адриатики - вот максимум так называемой правды. А мужское лицо, чем-то вас обидевшее - ах, не позвонил! - ни в коем случае. Да хоть он вообще бы на Марс улетел. Или женился на антилопе. Что угодно! Забудьте. Поняли? Оштрафую.