Скажи, что будешь помнить - [51]

Люди струйкой тянутся к выходу, а Элль стоит у стены возле двери, опустив голову, с тем недовольным видом, который я видел уже не раз. Как и я, она знает, что будет дальше. Элль сказала, что обвинят ее, а я не могу этого допустить. Виноват я. Я – тот, кто постоянно ошибается. Элль – девушка с большим добрым сердцем.

– Это я сделал. Шел по улице, увидел, как какой-то парень выбрасывает коробку. Из любопытства заглянул. В коробке был щенок. Принес его в номер. Не думал, что из-за этого поднимется такой шум. – И я добавляю слова, которые произношу очень редко: – Извините.

– Дрикс этого не делал. – Элль поднимает голову, напоминая в этот момент вскидывающего передние ноги барана, и смотрит на отца. – Я нашла щенка. Знала, что ты будешь злиться, если подберу. Увидела в вестибюле Дрикса и попросила присмотреть за песиком.

– А потом взять домой? – Под костюмом и галстуком губернатора бурлит такой гнев, что я вздрагиваю внутри.

– Да, – говорит Элль. – Я сделала несколько звонков, нашла приют для животных и попросила Дрикса отвезти его туда. Он согласился.

– Разумеется, как же можно отказать дочери губернатора, – снова вставляет ее отец, и я качаю головой.

Щенка нашел я, Элль там не было, не оставлять же собачонку на улице.

– Сэр, при всем уважении…

– Успокойся, Дрикс, – говорит Элль. – В данном сценарии виноватая – я.

– Да, ты. – Ее отец повышает голос. Не сильно, но достаточно, и та злобная тьма, что жила во мне до ареста, поднимает свою затуманенную голову. Никто не должен кричать на нее. – Представляешь ли ты, через что прошел Хендрикс? Понимаешь ли, сколь бездумны, безответственны твои поступки?

Элль убирает за ухо выбившуюся прядку, ловит мой взгляд и говорит:

– Ты не оставишь нас с отцом на несколько минут? – Голос ровный и твердый, словно зачитывает речь.

Я смотрю на нее. «Ты мешаешь мне принять вину на себя. Отступи. Позволь мне решить все самому».

Элль поднимает бровь, которая со вчерашнего дня стала на тон темнее. Разница небольшая, но я замечаю. Замечаю также и ее новые контактные линзы. Ее глаза по-прежнему голубые, но яркие-преяркие, а не темно-синие, которые снились мне ночью. Мне самому больше нравятся волосы более светлого тона, синие глаза и очки. Нравится, когда волосы собраны в пучок, а прекрасное лицо обрамляют волнистые прядки. Нравится неподдельная улыбка, которая появляется, когда она смотрит кино, и не нравится деланая, заготовленная для всех остальных. Ее едва видимый шрам над правой бровью, полученный в одиннадцать лет, когда она лазала с Генри по камням, нравится мне больше, чем макияж, все скрывающий и прячущий. В общем, она нравится мне такая, какая есть, и я хочу, чтобы она и дальше позволяла мне оберегать ее от неприятностей.

– Пожалуйста, Хендрикс, оставь нас, – говорит губернатор. – И, пожалуйста, прими мои извинения. У моей дочери есть привычка не продумывать до конца свои поступки. Понимаю, что мы, я и мой штаб, слишком многого хотим от тебя, и ты проделал замечательную работу, но, пожалуйста, имей в виду, что Элль – не я и не мой штаб. Ты не имеешь перед ней абсолютно никаких обязательств.

Никаких обязательств. Элль открывает дверь, и эти ее фальшивые, ярко-голубые глаза умоляют меня уйти. Прокручиваю в голове миллион сценариев, пытаюсь придумать, какими словами можно убедить губернатора, что щенок – мой, но решение, очевидно, уже принято.

Окончательное и бесповоротное. Так было и со мной, когда меня арестовали. И так же, как я, она готова взять вину на себя. Ненавидя себя и уважая ее, я выхожу. Дверь еще не закрылась, а он уже начинает кричать.

Эллисон

– Эй, – говорит Генри из моего сотового. – Ты еще там?

Я вздыхаю и потягиваюсь – потому что если тело мое в том же месте, где оно было, когда я приняла звонок Генри, то мысли ушли далеко.

Я на кровати в номере отеля, жду вечерней встречи. Папа сообщил, что мне лучше побыть здесь, пока не вызовут. Так он поступает каждый раз, когда хочет посадить меня под домашний арест во время поездки.

Ноутбук включен, программа для программирования открыта, но я ничего еще не напечатала. Мысли гуляют где-то еще, и мне нужно сосредоточиться либо на программировании, либо на разговоре с Генри.

Официально мы с отцом в ссоре, и он сказал, что, по его мнению, он ко мне был слишком снисходителен. Что я не всегда принимаю правильное решение. Что в будущем им придется чаще принимать решения за меня. Что, на его взгляд, мне не следует брать курс программирования этой осенью. Мама с папой в ужасе оттого, что я могу стать такой же, как Генри.

– Да, здесь. Что ты говорил?

– Что голос у тебя невеселый. Что-то случилось?

Молчу. В ушах еще звенят папины разраженные тирады, и мне совсем не хочется выслушивать еще и упреки Генри.

– Элль, – не отстает он, – поговори со мной.

Ворочаю шеей влево-вправо, но легче не становится, напряжение не уходит.

– Зачем? Чтобы ты использовал мои откровения потом против меня?

Молчание на другом конце.

– Наверное, заслужил.

Наверное, да.

– Извини. День выдался трудный.

– Ничего. Но я все-таки хочу, чтобы ты поговорила со мной. Обещаю, это останется между нами.

Постукиваю по ноутбуку пальцем. Я хочу поговорить с ним. Излить боль. Болит горло. Я нажимаю клавишу пробела, как будто она каким-то чудесным образом сделает мой мир лучше.