Сказания о нартах - [134]

— Ой, высоко уходит вверх скала Черной горы, и неприступна она. А ведь Агунда-красавица у отца своего единственная наследница. Трудно будет похитить ее у отца, — сказал Татартуп.

И отважный светлый Елиа, гонитель клятвопреступников, ответил так Татартупу:

— О Татартуп, любимец Бога, ты старший в нашем свадебном поезде. Попроси для нас у Бога облако летучее, и тогда испробую я, что крепче — каменная грудь Черной горы или моя отвага.

И сказал тут слово высокий Никкола:

— Светлый наш Елиа, тебе поручаем мы сокрушить Черную гору, а я и Уастырджи беремся похитить Агунду-красавицу из дома Сайнаг-алдара.

Слушая их разговор, разгневался прославленный Афсати и сказал запальчиво:

— А что же я? Разве я не мужчина? Семь могучих оленей с ветвистыми рогами, запряженных в серебряную колесницу, дожидаться будут нас у подножия Черной горы.

— Вперед поскачу я и разведаю вам путь, — сказал Фалвара.

— Стрелами своими изрешечу я Сайнаг-алдара, если вздумает он пуститься за нами в погоню, — обещал булатногрудый нарт Сослан.

Так, совещаясь, приблизился свадебный поезд к Черной горе. У края дороги, под грушей, сошли они со своих скакунов-авсургов. На зелёной траве, в прохладной тени деревьев, разостлали они свои белые бурки; свежий ветер дует с гор и развевает их длинные бороды, отделяя одну волосинку от другой.

Уастырджи и Никкола снова первые, как и подобает сватам, пошли к Сайнаг-алдару. У двора Сайнаг-алдара встали небожители, а сто оленей-однолеток вбежали во двор Сайнаг-алдара.

Младшие Сайнаг-алдара устремились гостям навстречу, проворно хватают они уздечки коней и помогают гостям сойти на землю.

Увидав на дворе своем сотню оленей, Сайнаг-алдар опечалился и рассердился. Нахмуренный вышел он к гостям. Как белый шелк, седа борода его, но словно у юноши, тонок стан и широки плечи. Красиво облегает его черкеска, сотканная из верблюжьей шерсти. Серебряный посох в левой руке у него.

— Во здравии прибывайте к нам, гости.

— Да будет славной твоя старость, — ответили гости и оказали ему почести, подобающие ему по обычаю.

В гостевую пригласил их Сайнаг-алдар, на почетные места. В кресла, выточенные из слоновой кости, усадил он Уастырджи и Никкола, и они рассказали ему о том, зачем прибыли.

— О святые духи, дорогие мои гости! День вашего посещения из всех дней моей жизни будет самым радостным для меня. Поступайте как вам угодно. Ни слова не могу возразить я вам. Но взгляните сами, о светлые духи, на несчастного старика, на отца осиротевшего! Ушли мои силы, наступила зима моей жизни, хрупка стала кость моя, и пошатнулся мой ум. На краю могилы стою я, и в эти хмурые дни заменяет мне лик солнца взгляд единственной дочери моей. И знаю я думу единственной малютки моей: не оставит она в одиночестве старого своего отца. Да и нужно сказать, молода она еще для того, чтобы выходить ей замуж.

Ни слова не ответили сваты на слова Сайнаг-алдара, повернулись и вышли к товарищам своим.

Пришла тут к отцу Агунда-красавица — тонок и строен стан ее! — и спросила она отца, что ответил он сватам. И узнав ответ отца, рассердилась она, сдвинула свои длинные брови, повернулась, открыла дверь своей белой, как слоновая кость, рукой, сердито хлопнула дверью и ушла из покоя отца.

Понял Сайнаг-алдар сердце дочери своей, пошел за ней следом и так ей сказал, улыбнувшись:

— О единственная моя своевольная наследница! Полюбила ты золотую свирель и звонкие песни, полюбила оленей-однолеток с ветвистыми рогами, но, вижу я, еще больше полюбила ты удальца Ацамаза, маленького сына Аца.

И велел тут Сайнаг-алдар послать за своими гостями. Вот пришли они в покои Сайнаг-алдара, и сказал тут старый Сайнаг, обращаясь к дружкам:

— Ради вас отдаю я свою дочь к нартам, в семью равных мне людей. Сыну Аца Ацамазу отдаю я ее.

Пригласил тут к очагу Сайнаг-алдар своих гостей. Во все стороны разослал он гонцов, и много людей собралось на пир. Целую неделю, от одного сегодня до другого сегодня, угощал Сайнаг-алдар гостей своих. Столы на серебряных ножках поставил он перед небожителями и нартами.

Три больших пирога и железный вертел с нанизанным на него ахсырфамбалом — шашлыком из печенки, обернутым нутряным салом, — внесли младшие люди Сайнага, проворно и ловко стали они обносить гостей. Подносили они гостям рога, наполненные ронгом, и расставили по столам большие двуухие кувшины, в которых пенилось черное алутон-пиво.

Поднялся седоголовый Татартуп, снял он шапку и произнес молитву. Удалой Ацамаз, маленький сын Аца, первым отведал куваггага — жертвенного пирога и мяса. И туг начался пир. Обильнее воды лились напитки — крепкий ронг и черное алутон-пиво. Вдвое больше того, чем могли съесть гости, было кушаний на этом пиру. Одна песня веселее другой, но гости захмелели, и песен еще веселее просят они.

— Эй, молодой мой зять, почему бы не сыграть тебе на той красивой золотой свирели, которой покорил ты сердце гордой дочери моей? Где то сокровище, тот голос, который пел под обрывом Черной горы?

И ответил Сайнаг-алдару маленький сын Аца, удалой Ацамаз:

— Сам лишил я свое юношеское сердце радости играть на этой свирели. Ударил я ее об утес и разбил вдребезги.