Сказания древа КОРЪ - [11]

Свечку загасили под утро. Ворочаясь под простынёй, не в силах заснуть от пережитого, Борисов спросил вполголоса:

– Александр, слышь?.. У вас фамилии есть? Какая ваша?

– Мы – Каракоричи, – делая ударение на «о», ответил лейтенант. – Наш с братом отец, Милован Каракорич, был воеводой племени плужан. Царство ему небесное… Спим!

Кор! – отозвалось внутри Петра громко, будто влетела в него вещая птица.

Глава III. Андрей Корнин и царь

Когда сдача Парижа войскам коалиции была предрешена, на голом холме, в виду столицы мира, остановилась роскошная кавалькада – монархи, военачальники и свиты их величеств. Издали выделялся признанный всеми глава победителей, император Александр Первый, рослый, на светло-сером жеребце, сам весь в белом. Отсюда открывался сразу весь настороженный Париж – его высокие черепичные крыши, бесчисленные башни, золочёный, в подражание кремлёвским храмам, купол Дома Инвалидов. В низине местами, под греющим уже мартовским солнцем блестела Сена. Между восточными кварталами города и холмом, на краю рощицы, защитники города устроили батарею. Завидев кавалькаду, французы засуетились было возле пушек. Да канониры, видимо, оценили расстояние до цели и отказались от пустой пальбы.

В это время на разбитое шоссе под холмом выползли из-за поворота в сопровождении пешей прислуги упряжки полуроты лёгкой полевой артиллерии русских, судя по тёмно-зелёным мундирам и чёрным воротникам. За ними пылило сбитыми сапогами немногочисленное охранение, тоже в зелёном, но с красными воротниками. Внимание французов, готовых к бою, переключилось на ближнюю цель, появившуюся между ними и низким утренним солнцем. Артиллеристы на марше заметили неприятельские пушки поздно. Их внимание отвлекло блестящее зрелище на холме. Чтобы лучше рассмотреть венценосных особ, несколько офицеров стали подниматься по скату. Залп картечью от рощицы пришёлся по ним. Потери среди русских оказались значительными.

Артиллерийский поручик Андрей Борисов, не покинувший колонну ради сомнительного удовольствия поглазеет на шитые золотом мундиры, волею случая остался старшим по званию при шести пушках. Не рискуя разворачивать орудия на открытом месте под прицелом неприятеля, он приказал ездовым съезжать в лощину, а пешим канонирам залечь на месте. Сам, не мешкая, повёл бегом солдат охранения к роще, в штыковую. Французы не успели дать второй залп. На них произвели впечатление не столько русские штыки (сами были горазды к такой работе), сколько бегущий на них впереди подразделения гигант с обнажённой головой, с тесаком в ручище, издающий лужёной глоткой громоподобное «ура». Бросив орудия незаклёпанными, последние защитники Парижа ретировались в рощу.

Лишь один хромоногий офицер, наделавший русским беды, замешкался у ближнего к дороге орудия. То ли растерялся, то ли старая рана не позволила последовать за товарищами. На него и выбежал Андрей. На миг приостановился. Ему показалось, что перед ним младший из братьев. Настолько лицом и фигурой француз и Петруша были схожи. В следующее мгновение Андрей понял, что обознался. Двойник оказался жгучим брюнетом, когда, сделав выпад банником, потерял кивер. Поединок на тесаке и баннике длился не долго. Француз остался лежать у колёс проклятой пушки.

Андрею не впервой было убивать. Лишать жизни ближнего стало его ремеслом с недоброй памяти Аустерлица. Правда, артиллеристам редко приходилось видеть ещё живые, последний миг живые глаза своих жертв. А этого француза, похожего на Петрушу, только старшего по возрасту, поручик, наклонившись, разглядывал с близкого расстояния. Француз умер не сразу. Сначала, глядя на удачливого противника, выдавил из себя на французском, с акцентом: «Ты… Ты не немец… Ты – русский? Здесь наступают немцы…» Потом глаза закрылись, и белые губы умирающего что-то зашептали на непонятном языке. Русскому показалось, он понимает отдельные слова, црна гора, пива … Неужели умирающий просит пива? А во фляге и воды нет.

Андрею стало не по себе. Боковым зрением заметил тень сбоку. Скосил глаза: короткая юбка в крупных складках, нарядные полусапожки – маркитантка, наверное. Эти девки, следующие за армиями, не только торговали галантереей, бакалеей, москательным товаром и, безотказно, собой, но и не гнушались обирать на поле боя мёртвых и умирающих. Схваченных за таким занятием убивали безжалостно. Поднять глаз не успел – француз заговорил быстро-быстро, захлёбываясь кровавой слюной. Силясь понять его, не обратил внимания на слова маркитантки, а когда они прозвучали в его сознании, она удалялась в сторону рощи. Её узкие плечи покрывала чёрная шаль, струились по спине из-под чёрного банта на затылке серебристые локоны. Что она сказала? Женский голос, вызываемый памятью, вновь зазвучал в ушах Андрея: «Жаль его. Напрасно. И тебя жаль, поручик. За эту смерть придётся многое отдать». Что за наваждение! Что ему отдавать? У него ничего нет. Седая голова женщины, её одеяние напомнили зимнее утро двенадцатого года, чёртов кабачок носатого Эшмо. Так это ж та проклятая баба, вещунья!

Из этой мысленной горячки с трудом вывели поручика настойчивые оклики унтера: «Вашбродь, вашбродь!..» – «А! Что? Что тебе? – тут только офицер увидел солдат охранения, сходящихся после атаки к своему командиру. – Кто-нибудь… Ты и ты, догоните ту девку! Сейчас в лесу скроется». – «Где? Там никого нет». – «Да вон же, в чёрном, с белой головой. Живо!» Солдаты недоумённо переглянулись, а унтер подтвердил: «Верно, нет никакой девки, вашбродь». Поручик с досады хлопнул ладонями по ляжкам, точно из пушки пальнул, и замер в недоумении. Чёрная фигура на салатном фоне косогора вдруг расплылась, растворилась в воздухе. «Привиделось», – решил с облегчением, списав непорядок в своей голове на волнение, пережитое возле умиравшего француза. Тот уже не шевелился.