Сказания древа КОРЪ - [10]

Тепло, запахи кухни, табачный дым, красное вино в бокалах – какое блаженство! Русский входит не сразу, осматривает помещение через стекло приоткрытой двери. Ни одного чёрного мундира! В основном, синие – на французах, отпущенных победителями под честное слово по домам. Будто собрались здесь офицеры Великой Армии на плачевную тризну.

Посетителя в прусской шинели встречают хмурые лица, неприязненные взгляды. Пётр понимает, что никакая, даже самая изысканная ложь ему не поможет. Спасти его способна лишь откровенность. На неплохом французском он обращается сразу ко всем:

– Месье, я не солдат Блюхера. Я русский. Выслушайте меня.

И коротко излагает свою одиссею, от случая на ферме до той минуты, когда вышел из глухого сада на свет «бистро». Умолк, и его окружили, увели в дальнее зальце. Там, за обильным ужином, за красным вином, то и дело подливаемым услужливыми руками в бокал, ещё и ещё раз излагал свою историю Пётр Борисов между тостами за «хорошего русского». Один лейтенант, с густыми смоляными кудрями, похожий на грека или итальянца, вёл себя сдержанно. Он будто изучал русского. За полночь из-за шторы показалась одутловатая физиономия хозяина: «Патруль!»

Немцы кого-то искали. Заглянули и в зальце. Но и там ничего подозрительного не обнаружили. Когда начался переполох, лейтенант бросил в сторону Петра: «В конце коридора. Следуйте за мной!» И скрылся за портьерой. Тяжёлая ткань отделяла от общего помещения две двери впритык. Обе приоткрыты. В какую? Ноги понесли вправо. Захлопнул за собой дверь, и глаза потеряли способность что-либо различать. На ощупь двинулся вдоль стены. Поворот, снова поворот и опять, всё влево, вроде по кругу идёт. Где же тупик? Вдруг почувствовал цепкую хватку тонких пальцев на своём локте. Раздался низкий женский голос: «Сюда! Сюда! Идите вперёд, смелее!». Голос показался Петру знакомым, вызвал в памяти винный погребок в Сиверском городке. Удивляться, гадать не было времени. «Стойте! Здесь. Протяните перед собой руку». Пётр повиновался – толкнул дверь. Свет ночника на миг ослепил. «Мерси, мадам». Но проводница исчезла, оставив странное ощущение нереальности, будто погрузился на миг в сон и очнулся.

В каморке его ждал лейтенант. Взяв дверь на крючок, представился Александром, пояснил, что снимает этот чулан из соображений дешевизны. Отсюда выход через оконце во внутренний двор, открытый в глубь квартала с лабиринтом кривых улочек. Это разъяснение успокоило Петра Борисова. Завязался доверительный разговор. Перешли на «ты». В ответ на откровенность беглого арестанта Александр рассказал о себе. Он пересыпал французскую речь словами и даже целыми предложениями из какого-то странного языка, похожего на русский, с обилием согласных звуков. Одни слова были волжанину непонятны, другие звучали почти по-русски, о значении третьих он догадывался.

– Я не француз и служил не Бонапарту. Вначале он был моим божеством. Был. Мы, горцы, уважаем силу, а поверженный бог обнаруживает бессилие, значит, теряет божественное влияние. Тут уж ничего не поделаешь: любил – разлюбил… Я возвращаюсь к своему народу – в Черногорию. Вижу, у тебя вертится на языке вопрос, как же я мог воевать против России, сделавшей столько добра для моего народа. Мы с братом поступили на французскую службу, чтобы пройти военную науку и практику в армии величайшего полководца после того, как оба императора, Александр и Наполеон, заключили мир в Тильзите. Когда французы вторглись в Россию, мы с братом нашли способ уклониться от похода на Москву. Потом я принимал участие в нескольких стычках с австрийцами. Я ведь дал присягу. Но никакая присяга не заставила бы меня поднять руку на русских. Понимаю: воюя против союзников России, я невольно становлюсь её недругом. Как искупить этот грех? Я чувствую свою личную вину.

– Я ни в чём тебя не обвиняю, Александр. Всё это очень сложно: война и мир, присяга, честь, обязанность, патриотизм… Вот я убил немца, союзника. По-твоему, и я стал недругом своей родины?

– Спасибо за понимание. Послушай, в Россию тебе сейчас хода нет. В глазах царя и прусского короля ты преступник. Франция в руках союзников. Тебя повсюду схватят. Предлагаю православному христианину убежище под кровлей отцовского дома. Тебя в нём примут как своего. Понимаешь, сходство… Я сразу заметил, как только ты вошёл в бистро. Удивительное сходство! Ты и мой брат – одно лицо. Только он значительно старше, и волосы у тебя от снега твоей страны выцвели. Брат давно не шлёт вестей, где-то голову сложил. Что ж, судьба… Бедная Катерина… Это я о жене брата…Наверное, вдова … Так соглашаешься?

– Но как мы выберемся отсюда? И сможем ли пересечь все границы? Ведь я без документов, приметен.

– Примету уберём чёрной краской для волос, у здешних сорокалетних красавиц разживёмся. И тогда по всем паспортным приметам ты – зеркало моего брата, даже рост и сложение сходятся, только концы усов придётся опустить. Брат учился здесь военному делу в артиллерийском училище и на полях сражений в Испании. Под Мадридом чуть ногу не потерял. Но обошлось, только хромать стал. Паспорт Петра остался у меня. Даже по имени вы двойники. Черногорцы нашего племени тебя за своего примут. Не только из-за сходства со старшим сыном воеводы. Ты русский. Это много значит. Мои соплеменники верят, что Россия поможет вернуть им и плодородные долины Никшича и Подгорицы.