Сказание о Йосте Берлинге - [152]

«Значит, так все и случилось, как я тебе пожелала», – сказала она.

Я попросила ее простить меня, но поняла, что зря старалась – старуха была совершенно глуха. Я замолчала и опять услышала ее голос:

– Можешь подойти поближе и помочь.

Я подошла и стала помогать. Снимала бидоны в раз и навсегда заведенном ею порядке, ставила на место, опускала половник ровно на ту глубину, на которую следует опускать, когда снимаешь сливки. Мать никогда и никому, ни одной служанке, не доверяла эту работу, но я с детства помнила, как это делается.

«Справишься», – только и сказала она, и я поняла, что она меня простила.

А из нее словно воздух выпустили. Сидела в своем кресле и спала целыми днями. Две недели назад она умерла. Я вернулась бы раньше, Йоста, но я не могла ее оставить. Не могла…

Майорша остановилась. Ей было заметно трудно дышать. Йоста бросился к ней, но она предостерегающе подняла руку, собралась с силами и продолжила:

– Ты знаешь, Йоста, я хотела, чтобы ты жил здесь, в Экебю, поблизости от меня. У тебя особый дар, в твоем обществе всем весело и хорошо. Если бы ты захотел остепениться, я дала бы тебе большую власть. И я всегда надеялась, что ты найдешь себе хорошую жену. Сначала подумывала я о Марианне Синклер, потому что видела, как она в тебя влюблена, еще с тех пор, когда ты работал лесорубом. Потом Эбба Дона… В один прекрасный день я даже поехала к ней и сказала, что, если она выйдет за тебя замуж, ты получишь в наследство Экебю. Если я что-то сделала не так, прости меня.

Йоста встал на колени рядом с кроватью, прижался лбом к железной раме и застонал, как стонут люди, когда вспоминают что-то очень постыдное.

– И скажи мне, Йоста, как ты собираешься жить? Как ты будешь обеспечивать молодую жену? Скажи мне, скажи. Ты же знаешь, я всегда желала тебе только добра.

И Йоста начал говорить, стараясь улыбаться, хотя сердце его изнывало от жалости и стыда.

– Когда-то, когда я хотел во что бы то ни стало заняться работой, майорша подарила мне хуторок. Он никуда не делся. Я его не продал и не пропил. Он все еще мой. Осенью я привел его в порядок. Лёвенборг помогал мне. Мы побелили потолок, покрасили окна, оклеили стены обоями. Дальнюю комнатку Лёвенборг окрестил «кабинет графини». Он объездил все хутора в округе, искал господскую мебель, которую хозяева по случаю покупали на аукционах, но так ей и не пользовались. Купил кресла с подлокотниками, комоды с бронзовой оковкой и все такое. А в большой комнате поставили ткацкий станок для моей жены и токарный для меня. Купили разную домашнюю утварь. Лёвенборг долгими вечерами сидел и сетовал, как же мы будем жить с графиней в такой глуши. Но, клянусь, майорша, даже молодая моя жена не знала про это. Мы решили признаться ей только тогда, когда нам придется покинуть Экебю.

– Продолжай, Йоста!

– Лёвенборг все время повторял, что без служанки нам не обойтись. «Летом-то здесь, конечно, красота, – повторял он, – но зимой ей будет одиноко. Тебе нужна служанка, Йоста».

И я с ним согласился, хотя не знал, хватит ли у нас на это средств. Тогда он в один прекрасный день явился со своими нотами. Принес и стол с нарисованными клавишами. «Ты что, Лёвенборг, собрался поступить к нам в служанки?» – спросил я его. «А почему бы и нет, – ответил он. – Служанка вам нужна. Не собираешься же ты заставить юную графиню готовить еду и таскать дрова и воду из колодца?» Разумеется, я не собирался заставлять ее впрягаться в домашнее хозяйство, но ведь у меня самого есть пара рук. Но он настаивал на своем – лучше, если нас будет двое, а она пусть сидит и вышивает крестиком. Ты даже не представляешь, сколько заботы нужно такому нежному созданию!

– Продолжай! – сказала майорша. – Мне нравится твой рассказ. Он облегчает мои страдания. Значит, вы с Лёвенборгом решили, что молодая графиня будет в восторге от такого предложения?

Ему не очень понравился ее насмешливый тон, но он сдержался и продолжил:

– Нет, майорша, я так не решил, но если бы она захотела, было бы замечательно. Оттуда пятьдесят километров до ближайшего врача. А у нее такая легкая рука и такое нежное сердце, она могла бы перевязывать раны и облегчать горячку. К тому же я уверен, что люди стали бы приходить к ней за утешением, ее словно сам Бог предназначил быть утешительницей и целительницей ран. И физических, и душевных. А ведь так много горя в мире, так много несчастных, которым нужны слова утешения и надежды!

– А ты, Йоста Берлинг? Сам-то ты что собрался делать?

– Моя работа – верстак и токарный станок. Хочу жить своей жизнью и ни от кого не зависеть. Если моя жена согласится разделить со мной такую участь, так тому и быть. И если мне предложат все богатства мира, они меня не соблазнят. Я понял, что должен жить своей жизнью. Жить бедным среди бедных и помогать им, чем могу. Им нужен кто-то, кто сыграл бы польку на свадьбе или на Рождество, нужен кто-то, кто напишет за них письмо уехавшим детям, и пусть этим кем-то буду я. Богатство мне не грозит, майорша, но это меня ничуть не огорчает.

– Не особенно веселая жизнь, Йоста.

– Почему? Если нас двое и если мы поддерживаем друг друга, веселее жизни и быть не может. И двери наши будут открыты для всех – и для бедных, и для богатых. Уверен, что на хуторе у нас будет весело. И кого это испугает, что еду готовят прямо у них на глазах или что приходится двоим есть из одной тарелки.