Сказание о Старом Урале - [44]

Иванко отвесил низкий поклон Катерине. Все остались у мостков и на гальке берега, она одна ступила на причал и подошла к ладье. Повернулась к мужу и деверю:

– Глядите, как ладно изукрашена. Мне глянется!

Григорий и взглядом не удостоил ладью. Он озабоченно смотрел на реку из-под руки:

– Непогода! Может, на завтра отложим пробу? Не ровен час, опрокинется. Освятим пока, да и домой!

Катерина сказала Иванку:

– Святить потом будем. Начинай пробу, мастер.

– Как велишь, хозяюшка.

– Погоди, Иван, – остановил его Семен Строганов, – неужто один хочешь плыть? Из Строгановых кого-нибудь возьми. Может, ты, Гриша?

Григорий замахал руками:

– Что ты, братец! Еще не освятили ладью, а ты – плыть? На волне меня тошнота одолевает.

– Сама сяду! Моя ладья – вот и погляжу, на что годится! – решительно произнесла Катерина.

– Господь с тобой, Катеринушка! – забеспокоился супруг. – Не дай бог, утонешь!

– Не тревожься, Гришенька! Сказывают, мужик один в ведре утонул, а баба из реки выплыла! Ну, с богом! – Катерина помахала мужу рукой и с помощью Иванка села в ладью. Оглядывая причал, увидела рядом с деверем строгановского Досифея. Она поманила его.

– Чего нахмурился, монаше? Садись со мной, ежели не робеешь!

– Это я-то робею? Пошто такое молвила?

– Садись, садись, я без обиды сказала.

Досифей занял место в ладье, волчица – за ним. Последним вскочил Иванко. Григорий опять закричал:

– Катеринушка! Сделай милость, сойди на землю. Сердце обмирает на тебя глядя!

– А ты, Гришенька, зажмурься!

– Пусть без тебя опробуют, а тогда уже и ты прокатишься.

Катерина только засмеялась и махнула рукой плотникам, державшим ладью. Судно отошло от причала, Иванко распустил парус. Ветер наполнил его, и ладья рванулась вперед. Мастер правил на стрежень реки. Ладья легко резала встречную волну, оставляя заметную водяную тропу за кормой. Катерина прижалась к борту и видела удалявшийся Кергедан. Ветер, свистя, бил ей в лицо. Ладья зарывалась в воду на быстром бегу, и тогда у бортов вспыхивали от брызг радужные искры. Иванко сам изумился, как далеко позади остался город, и повернул руль. Ладья накренилась и, взяв круто на борт, пошла обратно. Катерина от неожиданности вскрикнула и сразу засмеялась. Осмелев, она встала во весь рост, держась за кромки фальшборта. Из просветов в облаках как раз снова брызнул солнечный луч, и по золоченой дорожке стрежня ладья опять пробежала мимо городка. С причалов донесло восторженные крики. Ладья пробежала вверх по Каме, миновала устье Студеницы, пригорок, дальние варницы – и везде на берегу был народ. Кто кричал, кто кидал в воздух шапку, кто махал.

У Иванка – сжатый рот, сощуренные глаза, капельки пота на лбу. Досифей не спускает с него довольных глаз, придерживает напуганную разворотами волчицу. Катерине стало холодно на ветру.

– Вороти домой, Иван!

– Присядь, хозяюшка. Опять сейчас с наклоном побежим.

– Не потеряешь! Удержусь!

Ладья, послушная рулю, еще круче легла на борт, задела крылом паруса воду. Иванко выровнял ход после маневра и взял направление к причалу. И когда до берега оставались сажени, Иванко убрал парус, мастерски подвел судно к причалу, и десятки рук прижали ладью к бревнам. Без улыбки Катерина вышла из ладьи, с поклоном сказала Изанку:

– Спасибо тебе, Иван-мастер, за усладу! А теперь, батюшка, – обернулась она к священнику, – зачинай кропить святой водой ладью на доброе дело.

И когда дьякон зычным голосом начал ектенью, к Иванку подошел Семен Строганов, молча обнял его за плечи и тут же погрозил Досифею:

– А ты чего сидишь, будто прирос? Волчицу-то убери, а то окропят!

– Уходить неохота, хозяин. Вот бы нашим стругам такую легкость и ходкость!

– А мне Иван сие обещал, слову же его отныне, как своему, верю...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

По глухой вычегодской дороге крытый возок волокла шестерка шустрых и сытых коней, запряженных гусем. Впереди тяжелого возка скакали четверо верших, а сзади еще шестеро.

После долгих дождей дорога для коней была нелегкая. Густое тесто глины в ухабистых колеях налипало на колеса.

День выдался хмурым. Ветер низко гнал по небу серые тучи, то и дело сыпавшие мелким дождем.

Дорога шла все время лесом и лишь изредка петляла по просекам и прогалинам, где березняк и осинник уже начинали выряжаться в пестрые осенние сарафаны.

Уже много дней наминал бока Яков Строганов на дорожных ухабах. Ехал из Москвы в Конкор, пускался в путь только в дневную пору, а ночами отлеживался на постойных дворах. Крепко спать остерегался, памятуя о разбойных людях, которых на всякой дороге по Руси развелось больше, чем волков.

Покидая стольный град, Яков отслужил напутственный молебен и взял для охраны десяток вооруженных верховых. Все же не раз содрогалось его сердце, когда в вятских лесах приходилось слышать лихой посвист неведомых людей.

Ни за что не покинул бы Яков привычной московской жизни осенней порой. Гонец от отца со строгим наказом немедленно явиться в Конкор заставил его сесть в возок. Как ослушаться родительской воли?

И зачем он мог понадобиться отцу так спешно? Сколько ни размышлял об этом Яков, догадаться не мог.

Минувшую ночь Яков Строганов скоротал в Соли Вычегодской, остановился в огромном родительском доме с башнями, где прошли его детство и юность, начались радости и тревоги жизни.