Сказание о старине и пароходе с красным флагом - [10]

— Слыхал я, пары-браты, об этом от одного ольского приятеля — в тайге с ним встретился. Давненько, однако, царя-то не стало. Поди-ка уж и два года, как Россея живет без царя, да в нашу-то сторону вести не доходят сразу. Сами вы, пары-браты, в ановдышные[12] года-то, как война ерманская началась, не раз слыхали по тракту от встречных-поперечных и россейских людей, хто такой есть наш царь-батюшка! Помните, поди-ка, разговор-то инского посельщика? Он еще ковды сказывал, што царек-то наш — полоумненький, бессильный. В пятом годе, тогда еще много православного народа погубил, наш царь-батюшка пушками в него стрелял! С ерманским государишкой, с таким жа, как сам, недоумком связался, отчего и война-драка на весь мир разгорелась. От войны этой простой народ-то больше страдает! Много, бают, в Россее мужиков пропало, бабы с детишками осиротели. Посудите сами, как им жить-то приходится… Страшное это дело! Вот и разгневался тамошний народ и прогнал царя-то! Как там теперича живут — сами поживем и узнаем!

Долго в тот вечер мужики с Дядюшкой говорили… Расходились задумчивые, молчаливые. Кое-что как будто прояснилось. Прав Дядюшка: что будет дальше — время покажет!

Только близкие друзья Дядюшки меж собой вслух поопасались: как бы худа ему какого не было — не донес бы кто до начальства. Царя не стало, а начальство еще осталось. Хорошо, что в нашу-то деревню приставские стражнички не показываются — тогда не сдобровать бы нам с Дядюшкой: не любит начальство такие разговоры, называет их «высокоумием» и наказывает за них. Обошлось, однако!

Жизнь в деревне шла по-прежнему, своим чередом.

Матери и жены радовались — никто теперь их мужчин в далекую дорогу гонять с собаками не будет. О начальстве что-то стало совсем не слыхать.

Однажды староста послал трех каюров, в том числе и Демьяна, на Олу с упряжками: груз там какому-то купчишке заблудшему понадобилось вывезти.

Приехав, каюры привезли очередную новость и удивительное слово — революция!

— Сказывают люди бывалые — царских прихвостней в Россее совсем прогнали! Революция там!

Снова в Дядюшкиной избушке обсуждали эту новость… Растолковал Дядюшка это чудное слово так:

— Переворот, пары-браты, всей жизни!

Не подозревали люди тогда, что это за новость. Всем новостям новость!

Когда многие из гостей Дядюшки разошлись по домам и остались его друзья, он им под секретом сообщил и велел передавать только тем, кто «на язык крепок»: и у нас, на побережье, тоже есть люди, «за народ стоящие», которые посланы сюда от заступников народных. Так вот просили они сказать, что «до нас тоже дойдет новая власть из Россеи, рано или поздно, но дойдет. Теперь ей еще недосуг — много вражеской силы заявилось из чужих заграничных земель: тут и японцы, и мериканцы, и разные другие». Крепко надо остерегаться, чтоб японцы и сюда под шумок не явились — давно они зарятся на дальние россейские места, на нашенские тож, сами видели, как они нашу рыбу-то огребают…

И зажили люди с этого времени в предчувствии новых больших событий, в смутной тревоге от полной неизвестности…

Которое уж лето пароходов нет. Война где-то близко гремит, по морю ходить стало опасно. Многие купцы куда-то все запропали, один Соловейчик на Оле сидит, а брать-то у него нечего — все стало дорогим. За два десятка белок уже ничего не возьмешь, кроме залежалого плохого табака.

Через некоторое время опять новые слухи примчались по тракту. Полна стала земля всяких слухов! Говорят, на Оле те купчишки, что не успели в свое время выбраться отсюда на последнем пароходе, что-то затевают, какие-то «собранья» устраивают, чего-то много обсуждают.

И такой слух пошел: таежный-то народ в охотской стороне, говорят, убежал весь в дальние горы — от греха подальше. Наши-то, кочевые, кумовья-то, тоже который уж год не показываются: чуют оленные беду большую, вот и укочевали подальше.

Хозяйки стали жаловаться друг другу на то, что совсем не стало кумыса, ни ниток жильных — обувку нечем пошить и нечем залатать: ни кусочка шкурки не осталось. А чтобы обновить дорожные одежды своих кормильцев — так и думать нечего! Оскудели люди, обносились. Мужики-то в зимней дороге просто околевают от худой справы. Трудные времена идут, ох, и трудные, да бесталанные.

Весна и лето прошли в смутном ожидании. А осень подошла теплая, солнечная и хрусткая. Была она особенной, всем запомнилась радостным и золотым лесом, в котором кедровки не кричали, а прямо-таки ворковали. Долго тогда трава не жухла и кедровник стоял, не спешил улечься.

Затяжная и ягодная была та осень!

До самого Покрова люди не могли дождаться снега. Все уже давно управились с осенними работами, урожай картофеля и капусты убрали, избы все проконопатили на зиму, ягод назапасали, а снега все не было. К добру ли, бесснежье-то это?

Один Дядюшка продолжал еще летовать в своей поварне. По этому поводу друзья все над ним подтрунивали и посмеивались:

— Чевось, пары, Дядюшка, поди опеть будешь лето тянуть до самой шуги? Аль сальце морское топить собираешься? — говорили они, разумея под «салом» первый, неокрепший лед на море. — Все давненько уж зимуют!