Сказание о руках Бога - [11]

— Шельмы завесили нам путь своими волосьями! — ахнул Майсара. Благоговение перед непочетной троицей сползало с него с быстротой, непостижимой уму. — То-то узлы вязали. Теперь нам туда никак не пройти.

— Что же, нельзя назад — пойдем вперед, — ответствовал Камиль без тени досады, как будто повторяя чье-то прежнее решение. — Стыда, по кайней мере, не обретем, и укора не будет.

Для его спутника это было невеликим утешением, однако делать нечего: закутались поплотнее, ибо оттуда, где только что пыхало жарой, давно валил холод, не сравнимый даже с ночным, уселись в седла, Майсара взял повод верблюдицы в руку — и тронулись потихоньку. Ибн лабун послушно затрусил следом за матерью.

О том же, что ждало их впереди, сказано будет в другой раз».

Второй день

— Славно же ты меня убаюкал, — сказала женщина, просыпаясь и закинув звенящие руки за голову. — Давненько так весело не спалось.

Джирджис приподнялся со своего места, кивнул. Речь его как-то незаметно перешла в сон; он подозревал даже, что сказка длилась уже помимо его речей и теперь зашла так далеко, что он не сможет найти оброненную нить повествования.

— Что же, тогда хватим по этому случаю твоего пещерного винца для опохмела и разойдемся по делам? Я хочу сказать — ты разойдешься.

Мальчик глянул на говорящего эти слова Уарку с подозрением, однако повиновался. В его движениях появилось нечто новое: они обрели большую свободу и в то же время крепость.

Мужчины отхлебнули по крошечному глотку, и от каждого послушно отлетело розоватое облачко, ближе к стенам и полу рассыпаясь на искорки, точно фейерверк. Это показалось женщине довольно красивым: она хотела попросить каплю для себя, но тотчас же поняла, что даже капля станет помехой в предстоящем ей испытании.

— Ты верно чувствуешь: снова ждет нас работенка, — произнес Уарка после того, как мальчик выбрался наверх. — Прошлый раз тебе не было боязно, а?

— Нет, то есть не знаю. Если бы мне хоть понять, что за действие запускается сразу, как я туда вхожу…

— Вот и глянь туда еще разок.

— А ты со мной не сможешь?

— Не смею, лапочка. Это ты у нас катализатор, а наше дело собачье: дом сторожить.

Оковы снова пали, закутанная фигура вмиг оказалась у зеркала и потом — по другую его сторону…

Здесь возвышались черные, строгой огранки колонны из непрозрачного обсидиана, расширяющиеся сверху. Своды исчезали, как бы расплывались в темноте, и эта иная чернота была бездонной. Ледяные хлопья мрака падали вниз и оседали жалящим песком у подножий. Голубоватое свечение исходило из тьмы, ни капли ее не разрежая и не смешиваясь с нею; оседало на колонны, отчего их нагота и блеск казались еще более безнадежными.

Женщина сдернула с себя сине-сизое покрывало и взмахнула им. Оно надулось, поднялось колоколом, принимая в себя влажные токи, что шли от пола, и перекрыло дорогу свечению. Вода радужно блестящими шариками скапливалась на ткани и мелкой моросью возвращалась на землю. Необъятное пространство вверху еще более отдалилось, унеслось в безбрежность. Возник мирок, с виду уютный, как парниковая теплица или шатер, незаселенный, но ждущий пришествия жизни.

Женщина осталась в голубом шелке. Легкие оттенки зелени переливались в его складках.

И снова неведомая сила выжала ее обратно, где, беспокойно погрузив свой взгляд в темноту зазеркалья, ждал Волк.

Вновь пришел мальчик Акела, и Тутыр, сонно бурча, вытянулся у ног, и начались дозволенные речи, и потекла сказка…

Касыда о влюбленном караванщике. Ночь вторая

«И вот, после самума путники вновь пошли вперед: Майсара — держа за уздцы осла Хазара, к которому была привязана мулица Дюдьдюль, к которой была прицеплена Варда, пожилая верблюдица с крепким верблюжонком, что неутомимо трусил за ней. Позади всех шагал Камиль и погонял мальца тонкой палочкой, следя, чтобы с ним не стряслось чего худого, и время от времени подхватывая его на руки. После первых часов пути люди, не сговариваясь, решили, что незачем быть животным в тягость: неведомая дорога казалась опасна, других скотов под вьюки было, похоже, не найти, да и самим некуда было торопиться и незачем лезть на рожон.

Местность к тому времени изменилась разительно. Перед путниками простиралась еще худшая пустыня, чем прежде. Земля была исчерна-серой и глухо звенела под ногами. Шепчущий черный песок, похожий на гарь, вился по ней зловещими струйками. Лес, что рос из нее, был в точности как ребра давным-давно издохших зверей, отполированные ветром и холодом, а, может быть, и давним зноем. Потому что внутри леса клубком стоял застывший жар, который никак нельзя было вдохнуть в себя: путники сунулись было туда, желая обогреться, однако тотчас же выскочили и вторично не пытались. И не шныряли по здешней холодной равнине бойкие зверюшки, не видно было ничьих нор, и даже скользкие гады, скрюченные скорпионы и мохнатые пауки не бороздили поверхности. Одни чахлые колючки и какие-то белесые трости с кисточкой наверху рождала здешняя почва; сама Варда, уж на что неприхотлива, наотрез отказалась их брать. Кости погибших существ и те были дряхлыми и серыми, как зола.

Странного вида руины были здесь вместо холмов и огромные конусы — вместо гор: они голубовато светились, и по склонам здешних пирамид текли струи ядовитого тумана. Неба не было; ни света, ни тьмы, ни дня, ни ночи. Стояла мертвая тишина, и дико звучал колокольчик, привязанный к шее верблюдицы.