Сказание о годах Хогэн - [56]

После этих слов Синсэй не стал сбривать волосы на голове августейшего и обрезать ему ногти, стыдясь того, что при жизни августейший обликом своим подобен тэнгу.

Когда об этом услышали в столице, правящий император благоволил послать к нему судью из Левой дворцовой охраны Хэй Ясуёри, велев ему поехать и посмотреть на облик Нового экс-императора.

Ясуёри переправился на остров и, когда сообщил, что прибыл туда как посланец императора, ему было сказано:

— Подойди сюда поближе!

Ясуёри отодвинул лёгкую ширму и увидел, что волосы и ногти у Нового экс-императора были длинными, что тот был в рясе цвета закопчённого персимона, с ввалившимися глазами на жёлтом лице, исхудавший и ослабевший. Смиренным голосом он произнёс:

— Я не собираюсь упрекать правящего императора, подчиняюсь осудившему меня закону. Однако же, хотя сейчас я настойчиво говорю о том, что должен быть помилован, пока что нет мне никакого прощения, и желания мои невыполнимы. Поэтому я неожиданно принял намерение заняться самоусовершенствованием.

Так высказался Новый экс-император, и вид его, обросшего волосами, был весьма необычен. Ни слова не говоря, Ясуёри спешно оставил его.

Таким образом, поскольку Новый экс-император занялся переписыванием сутр, он велел положить их перед собою и произнёс обет-клятву:

— Я совершил тяжкий грех, и раскаяние моё велико. Незамедлительно, с помощью этой чудодейственной силы, стану совершать я громадные деяния, которыми хочу тот грех загладить и тем отведу от себя три дурных Пути[614], с помощью этой силы я стану Великим демоном Японии, монарха сделаю народом, а народ сделаю монархом! — и с этими словами он откусил себе кончик языка, а побежавшей из раны кровью на внутренней стороне Трипитаки записал эту свою клятву и тем самым закрепил её принятие.

Прошло девять лет. В двадцать шестой день 8-й луны 2-го года правления под девизом Текан[615] он изволил сокрыться окончательно[616] в возрасте 46 лет. Немного погодя его переправили в местность Сираминэ. Может быть, потому, что неприязнь была очень сильна, существовал страх того, что дым, поднимавшийся от костра кремации, потянется в сторону столицы[617]. Место погребения было вскоре устроено на той же вершине Сираминэ. Поскольку государь этот скончался в данной провинции, его стали называть Сануки-ин, экс-император из Сануки; когда же в годы правления под девизом Дзисё[618] его мстительный дух был укрощён, и покойному присваивали посмертное имя, его назвали экс-императором Сютоку-ин.

Что же касается Первого принца Сигэхито-синно, то после того как он постригся в монахи, его стали именовать Гэнсэй, хоин из павильона Кэдзоин[619]. Когда слух о кончине Нового экс-императора достиг столицы, Вступивший на Путь монашествующий принц изволил спросить:

— С какого времени следует носить траурные одежды?

Ему ответили:

Те, кто остался в этом мире,

В знак памяти

Об этой Мацуяма

Глициниевые одеянья[620]

Сегодня вечером наденут.

До времён минувших, до годов правления под девизами Нимпэй и Кюдзю[621] высочайшим повелением был провозглашён Первый принц, а это было делом очень важным. Ныне же, напротив, яшмовый венец и цветочный облик пришли в упадок, на окрашенные тушью рукава были положены глициниевы облачения, а августейшее сердце изболелось.

Осенью 3-го года правления под девизом Нинъан[622] закононаставник Сайгё[623], занимаясь подвижничеством, странствовал по провинциям. Когда он обозревал отдалённые места, то пересёк земли провинции Сануки и посетил августейшую могилу на вершине Сираминэ, совершив там поклонение. Над нею была установлена четырёхскатная крыша, но она находилась в запустении, а до её починки дело не дошло. Черепица здесь поломалась, могила была покрыта лишь побегами дикого винограда. Не говоря уже о том, что священнослужителей, поглощённых чтением вслух «Лотосовой сутры», не было, здесь не раздавались звуки раковин[624] и колоколов, а поздней ночью и ранним утром отсутствовали священнослужители, которые бы возглашали нэмбуцу[625], поэтому не слышалось и звучание множества камней[626]. Прервался поток людей, которых влекут сюда их собственные желания, поэтому нет и тех, кто пробирается сюда по дорогам. Могилу обнесли только живой колючей изгородью. Следы скрывает мелкая трава императа и полынь.

Сайге достал маленькую тушечницу, соскоблил кору с сосны поблизости от могилы и написал:

«Когда-то государю, который, благодаря десяти видам добрых деяний, совершённых им в прежних жизнях, наделён саном, достойным всеобщего поклонения, во дворце из-за парчёвой занавески светила луна, а теперь его душой овладела тоска по любимой родине, а яшмовое его тело смешалось с волнами южных морей. Если, вытерев росу, искать её остатки, то последуешь за слезами осенних трав, когда они заплачут. Встретившись с бурей, задавать вопросы государю, — это печалить себе сердце, сокрушаясь о коварстве. Не видя буддийские церемонии, я смотрю только на утренние облака и вечернюю луну. Не слыша голосов, читающих сутры, внимаю только шуму сосен и говору птиц. Стрехи здесь покосились, предрассветный ветер едва заметен; черепица разбита — как трудно укрыться от ночного дождя!