«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века - [18]

Емкая характеристика Муравьева-писателя содержится в критической статье Н. А. Добролюбова о книге «Впечатления Украины и Севастополя», посвященной Крымской войне. Критик замечает у Муравьева «совершенное отсутствие <…> истинного чувства любви, гуманности, теплоты душевной». По мнению Добролюбова, именно эти качества читатель 1830-х гг. старался найти (и находил) в «красноречивом шамбеляне», однако красноречие Муравьева оказалось пустословием, а благочестие — ханжеством: «… для красноречивого автора война и мир, смерть и жизнь, радость и горе человечества — в сущности, совершенный вздор. Они занимают его не сами по себе, а по тем символам и приметам, которые можно извлечь из них»[122].

При несомненной тенденциозности этой рецензии, в ней содержатся важные наблюдения, указывающие на причину недоверия к Муравьеву. Добролюбов приходит к выводу о том, что понятия и стремления г. Муравьева не могут «соответствовать современным требованиям образованных людей», а его произведения принадлежат к «так называемой серобумажной или лубочной литературе»[123].

Восторг, вызванный появлением «Путешествия к Святым местам», существовал недолго. В новую, александровскую эпоху красноречие Муравьева воспринималось уже как весьма устаревшее[124], а его навязчивые риторические восклицания, подчеркнутая метафорическая символика уже не отвечали эстетическим потребностям читателей; художественные приемы, как и весь набор выразительных средств «Путешествия», казались ограничены. Одиозная деятельность Муравьева как архаиста и консерватора, его болезненное самолюбие, наконец, сомнительная нравственная репутация[125] способствовали тому, что в конце жизни писатель «переживает трагедию отчуждения и забвения». Закат литературной славы Муравьева в немалой степени ускорило издание книги Парфения.

4

Сознательная поэтизация странствия, столь характерная для Муравьева как последователя Шатобриана, совершенно отсутствует в дневнике иеромонаха Аникиты, сочинении, также принадлежащем паломнической литературе XIX в. Дневник иеромонаха Аникиты стоит особняком среди произведений паломников XIX в. и нуждается в рассмотрении и как явление литературы, и как сравнительный материал для характеристики «Сказания» Парфения.

Литературную деятельность Сергей Александрович Ширинский-Шихматов (иеромонах Аникита) начинал как писатель, стремившийся воплотить в своем творчестве эстетическую программу шишковистов. Но текстами, созданными в миру, его творческое наследие не исчерпывается, так как в значительной степени оно представлено сочинениями, написанными на благо церкви. Перу Ширинского-Шихматова принадлежат «Сказание о житии, обретении и открытии честных мощей св. Митрофана, епископа Воронежского», трактаты о положении греческой и русской церкви в 1830-е гг., акафисты, кроме того, современникам был хорошо известен проповеднический дар о. Аникиты.

Парфения сближает с автором дневника не только единство мировоззрения; об о. Аниките автор «Сказания» знал, почитал его истинным подвижником и посвятил ему несколько фрагментов «Сказания». Духовные пути иеромонаха Аникиты и о. Парфения пересекались на Афоне: в Пантелеимоновом монастыре, в келии старца Арсения. Знакомство самого Парфения с паломническим дневником о. Аникиты на сегодняшний день не подтверждается источниками, и все же полностью этот факт исключать не следует. С Платоном Александровичем, товарищем министра народного просвещения, братом о. Аникиты, Парфений встречался лично во время своего странствования для сбора пожертвований на Пантелеимонов монастырь[126]. Ко времени этого знакомства о. Аникиты уже не было в живых.

Путешествуя около двух лет по святым местам Палестины и Афона, иеромонах Аникита вел путевой дневник. Основная жанровая особенность дневниковых записок вообще — отсутствие авторской установки на читателя, обусловленное тем, что «дневники закрепляют еще не предрешенный процесс жизни с еще неизвестной развязкой»[127]. Рассматриваемый нами путевой дневник не был предназначен самим автором ни для печати, ни для широкого распространения. Поэтому вряд ли здесь можно говорить об осознанной эстетической преднамеренности: у Шихматова она не достигает того предела, когда «дневник становится явной литературой».

Однако уже в год смерти иеромонаха Аникиты была высказана мысль о необходимости публикации его дневника. Она принадлежала митрополиту Филарету, который обратился на этот счет с письмом к братьям покойного[128]. Но только более чем через 50 лет, в 1891 г., записки Аникиты открылись широкому читателю на страницах «Христианского чтения» под заголовком «Путешествие иеромонаха Аникиты по Святым местам Востока в 1834–1836 годах». До этого дневник паломника, вероятно, оставался известен в узком, преимущественно семейном кругу князей Ширинских-Шихматовых. Наличие списка дневника в Румянцевском музее подтверждает возможность знакомства читателей с рукописью до ее публикации[129]. Рассматривая записки иеромонаха Аникиты как явление литературы, нельзя не учитывать творческий путь Шихматова до принятия монашества.

Фигура С. А. Ширинского-Шихматова в истории литературы несет на себе явные следы мифологизации. Это связано прежде всего с тем, что Шихматов был последователем А. С. Шишкова и всячески (как устно, так и печатно) подчеркивал свою признательность ему, называя Шишкова своим учителем: «И если что-либо воспел я русским словом, что можно с пользою, с приятностью прочесть, То плод твоих семян, тебе хвала и честь»