— Но кому нужен был мой Михалка? Может, они просто крадут и ждут выкупа… Не слышал я про такие дела… Крадут для нищенства да для скоморошьего дела, так больше от посадских да торговых людей… Ну, да уж доберусь я до правды: огнем и водою, дыбой и плетью, всем, что в застенке есть! А пока, — вдруг очнувшись, резко сказал он, — поедим да соснем малость!
И, сразу оборвав речь, он подвинул к себе миску с вареной курицей и ендову с вином.
Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней и помчались в Москву. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал о том, кому понадобилось это страшное преступление, и и горел местью и ненавистью к неизвестному вору.
Антон, как верный слуга, зная опасности большого путешествия по большой дороге, на которой шалили и скоморохи, и беглые тягловые, и заблудыжный посадский, зорко осматривал в ночной полутьме и прислушивался к тишине; а Эхе, — видавший за свои походы и кровь, и резню, и разбой, и преступления, — с размягченным сердцем мечтал о минуте, когда он увидит прекрасную Каролину и скажешь ей… Нет, он ничего ей не скажет, а только посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от полного сердца: вот так!
При этом Эхе вздыхал с такой силой, что Антон с изумлением взглядывал на него, придерживая на миг свою лошадь.
— Прямо в слободу веди, немчин! — отрывисто сказал Теряев, когда они въехали в московские ворота.
— Гут! — ответил Эхе, ударяя коленями лошадь.
Наступило уже утро, и Москва проснулась. Со скрипом тащились на базар телеги, нагруженные сеном, курами, рыбой, убоиной и всякими овощами; в рядах открывались лари; к убогой церкви плелся поп, стуча костылем по твердой земле, и во все стороны шли люди, торопясь купить, продать или поспеть в назначенное место.
Наши всадники пересекли весь город и со стороны Москвы-реки въехали в слободу.
— Узнаешь дом-то? — спросил князь.
Эхе только усмехнулся.
Ему ли не узнать? С закрытыми глазами он не прошел бы мимо него.
— Тппру!..
Но что это?… Ставни закрыты, из трубы не вьется приветливо дым, в то время когда все вокруг живут уже дневной жизнью…
Эхе быстро спрыгнул с коня и стал стучать в калитку.
Молчание.
Он стал бить по очереди в закрытые ставни.
То же молчание.
— Ты что же это? На смех? — закричал нетерпеливо князь.
Эхе растерянно, убитым взглядом посмотрел на него.
В это время их успела окружить толпа, привлеченная криком и стуком.
— Эй, вы, басурмане! — крикнул князь. — Этот ли дом немчина-брадобрея?
— Так тошно, боярин — ответил один из немцев, толстый булочник, снимая перед князем колпак.
— Где же он, собака?
— В приказе! — закричали со всех сторон. — Приходил народ, бил и вон… Бедный Штрассе!
Эхе, молчавший все время и словно обезумевший, вдруг встрепенулся и обратился к толпе с немецкой речью. Все бросили князя, окружили Эхе и, заговорив сразу, подняли оглушительный крик.
Аргамак князя пугливо шарахнулся в сторону, но князь нетерпеливо осадил его. Он сгорал от нетерпения и досады. Теперь, когда он уже собирался обнять сына, опять что-то стало на его пути.
— Ну, что там? — закричал князь Эхе, когда толпа на мгновение смолкла.
— Его взял в разбойний приказ на питки, на смерть!
— А мой сын? — не думая о бедном цирюльнике, спросил князь.
— А его спасал Каролина. Они убежал и спрятались…
— Где?…
— Надо сперва достать гер Штрассе! Они в тайнике.
Князь с силою махнул в воздухе плетью.
— Разве не знают тайника эти люди? Скажи, что я все сделаю, я выручу его! Покажи мне сына!
Эхе торопливо заговорил с немцами.
— Яа! Яа! — послышалось со всех сторон, и несколько человек, отдалившись из толпы, приветливо закивали князю.
— Они покажут нам, — сказал Эхе, — только надо спасти гер Штрассе. Они говорят, клянись!
— Яа, Яа! — закричали немцы.
Князь быстро снял шлем.
— Клянусь! Хотя и не зная вины его, спасти этого брадобрея, если не поздно.
— Яа, гут! — сказал булочник. — Еще не поздно. Мой его видел…
— Идем! — сказал Эхе.
Булочник пошел вперед, рядом с Эхе, который вел в поводу своего коня; князь с Антоном ехали сзади.
Булочник провел из в переулок, ввел в свой дом, перешел чистый дворик и остановился подле бани.
— Здесь! — сказал он князю. — Сичас!
Князь быстро соскочил с коня и двинулся за булочником.
Тот крепко постучал в дверь и что-то крикнул по-немецки. В ответ ему раздался женский голос, показавшийся князю райской музыкой.
— Что же? — нетерпеливо крикнул он.
— Сичас! — ответил булочник, и дверь в это время медленно отворилась; из-за нее выглянуло бледное, встревоженное лицо Каролины.
— Каролина!… - воскликнул Эхе, бросаясь к ней.
— Эхе!.. — взволнованно ответила Каролина и распахнула дверь.
В это мгновение князь нетерпеливо оттолкнул ее и вбежал в баню.
Посреди бани стоял его маленький Миша и с недоумением и страхом глядел перед собой.
— Миша! Сын мой! — закричал князь, бросаясь к сыну.
— Тятя! — радостно откликнулся Миша.
Князь схватил его, поднял и, сжимая в своих объятиях, осыпал поцелуями. По его суровому лицу струились слезы. В баню вошли Антон, Эхе, Каролина, булочник и еще несколько немцев и все с умилением смотрели на эту сцену.
— Довел Бог! — шептал Антон, утирая рукавом слезы. — Через басурманов показал свою милость.
