Скандальная молодость - [7]

Запертые в кухне животные выли от горя и бросались к окнам. Солдаты трижды выстрелили по стеклам. Потом они выставили картинки во дворе, прислонив каждую к небольшому снежному холмику. Кожа на коленях Парменио растрескалась, ступни онемели от холода, но его заставили обойти всю эту выставку.

— Твоя работа? — спросил Брагоне.

Это была Свадьба в Кане Галилейской. На заднем плане у Мадонны в голубых одеждах была голова лисицы.

Другая картинка изображала Встречу Богоматери с Сыном.

— Твоя работа?

У Сына была бульдожья морда.

На картинке со Святым Георгием, поражающим дракона, головы были переставлены местами: Святой изрыгал пламя из острозубой пасти, а у чудовища был изящный профиль и шлем на голове.

— Моя, — признал Парменио и перед картинкой Воскресение, на которой Христос возносился к Отцу с илистого дна реки, стоя на шаре из сплетенных друг с другом угрей.

— Это же змеи! — заорал Брагоне.

— Это безобидные угри, — возразил Парменио.

На картинке с Иисусом, исцеляющим слепых, у гиены справа была голова Демоса Баратьери.

Брагоне приказал сжечь картинки. Когда они решили, что изъяли и уничтожили все, Парменио вырвался из рук солдат и, прыгнув в снег, разорвал на себе рубаху. Вытатуированный на груди Иисус шел на Голгофу, и у него была красная голова и длинный клюв дятла, того самого, которого Парменио, как он клялся, удалось научить разговаривать, и от которого он получил описание первого восхода солнца на земле.

— Это тоже сжечь! — приказал Баратьери.

Один из солдат взял горящую головню и выполнил приказ.

Дзелию, которая должна была давать показания о развратных действиях, которых никогда не было, увели в сопровождении карабинера. Парменио босиком шел в кольце всадников. Кто же мог меня выдать, спрашивал он себя, переживая больше за девочку, чем за себя самого, и рассказать про картинки? Крестьяне и лодочники стояли вдоль дороги, и прежде чем повернуться спиной к стражам порядка, снимали шляпы перед Парменио; Демос Баратьери приподнимался на стременах, призывая их бросать в пленника камни и снежки, но они по-прежнему стояли к нему спиной. Парменио сказал себе: никто из них.

— Друзья! — позвал он, предчувствуя, что в будущем ему не придется произносить это слово.

Воздух был такой холодный, что ожоги на груди буквально горели.

— Попрыгай, Парменио! — предложил Баратьери. — Попрыгай, как следует. Это тебя согреет. Жонглер должен прыгать, петь и плясать.

Но он продолжал идти, опустив голову, скользя по грязи.

Он с первого взгляда узнал то, что и Дзелия увидела одновременно с ним — ограду поместья маркизов Риччи: герб с пурпурной лентой и греческими крестами, а в аллее — карету управляющего гидросооружениями, который мчался по направлению к вилле, изо всех сил нахлестывая лошадей.

Парменио вспомнил те снежные утра, когда вода с грохотом билась в основные плотины, поглощая отмели и заставляя жителей деревни дрожать от ужаса, и Управляющий приезжал верхом на лошади в окружении своих сотрудников. Мы идем, заявляли они, разведать, насколько это опасно; на самом деле под плащами у них скрывались ружья и портупеи для тайной охоты. Парменио знал их привычки и знал, как за ними следить; если бы не он, свидетелей бы вообще не было, но он был, и были его уши, улавливающие шепот ветерка с запада и востока, были его рысьи глаза, а по каналам и понтонным мостам он передвигался ловко, как белка.

— Ко мне! — раздавался крик Риччи. — Ко мне!

Но вместо того, чтобы подчиниться приказу и приблизиться, человек отчаянно бросался бежать: когда он на миг останавливался, чтобы перевести дыхание, становилось ясно, что это один из парней, выросших на скотных рынках с их волчьими законами. Развлечение состояло в том, чтобы застать его за браконьерством, напугать до смерти выстрелами из ружей и, наконец, схватив, занайтовить его, туго-натуго стянув веревкой так, что хрустели кости.

Парменио не упускал ни одного движения этого парня — крупного зверя, напоминавшего одновременно и волка, и кабана: все чувства напряжены, раненое тело залито кровью.

— Ату! Ату!

Эта издевательская охота приближалась, терпеливая, напористая, от волоков к зарослям тростника. Риччи угадывал намерения беглеца и направлял своих всадников так, чтобы перерезать ему путь. Крестьяне кричали детям, чтобы те бежали домой, и их голоса повисали в воздухе между выстрелами, раздававшимися в зарослях болотной корицы, куда в конце концов беглеца неизбежно загоняли. Его окружали и спокойно ждали, пока он не отдышится и не выйдет с поднятыми руками, словно бандит.

— Это урок, — предупреждали его, — который пойдет на пользу тебе и твоей семье.

Парня быстро и решительно хватали.

После чего Парменио выступал с заявлением. Это было право столь же бесполезное, сколь и древнее. Любой, кто хотел публично выступить с разоблачением несправедливости, мог нацепить на спину звонкие колокольчики и взять в руки бандьера даль кольдра — знамя гнева, правда, рискуя при этом, что его труп найдут потом в старом русле Тамелотты. Знамя было желтого цвета, как заразная болезнь, и Парменио носил его с должной иронией не только на плотинах, но и на площадях и даже в церквах.