Скандальная молодость - [30]

— Это прах Парменио.

Она не спросила себя, как этот человек, если это был человек, мог знать о ней и о Парменио; она принялась плакать от счастья о том единственном, кого она ощущала своим отцом, о том, к кому она обращалась мыслью в моменты полного одиночества, и кто сейчас возвращался к ней с выходящей за пределы реальности конкретностью.

— Там, где Парменио находится, он творит чудеса! — воскликнула фигура.

— Кто ты? — спросила Дзелия.

— Карнавал! — и фигура исчезла, оставив урну у ее ног. Дзелия подняла ее и отправилась дальше, и ей казалось, что она видит, как Парменио сидит и курит на фоне заходящего солнца, в час, который он называл волшебством зерна, и его вечность — всего лишь обыкновенный и спокойный эпизод существования.

Когда она появилась на бале-маскараде Прорицательниц, в руках у нее ничего не было. Начиналось представление под названием «Тысяча китайских удовольствий» с участием настоящих китайцев, приехавших посадить caplass, то есть цветы лотоса, в Вилластраде и других богатых районах; сейчас они зазывали в свои палатки, которые называли Высшим Средоточием Гармонии. В одну из них очередь была особенно длинная. Дзелия тоже вошла: посередине, прямо под лампой, стояло задрапированное красным бархатом кресло. В него уселась одна из Прорицательниц, которая предсказала потепление климата на всей Земле, таяние полярных льдов и повышение уровня океанов; практически речь шла о последних днях человечества. Их, предупредила Прорицательница, следовало прожить без страха перед адом. Она заявила, что готова назвать дату конца света. Но потребовала, чтобы все встали и обнажили головы.

Дзелия ушла, расстроенная. И сразу же увертюра к «Семирамиде» вновь окутала ее, словно облако, и ей показалось, что из этого облака выходит какой-то великан.

— Ты узнаешь меня? — спросил он.

Она сказала, что никогда его не видела.

— Я Атос, — он был явно удивлен. — Знаменитый Атос Лунарди!

И он исчез между дорожками, на которых танцевали вальс, там, где были арены для Забав, залитые благодаря автономным электрогенераторам в форме драконов ярким белым светом. На стоянках кучера в ожидании хозяев спали или притворялись спящими; отстранившись от всего, они отказывались смотреть и слушать. Ведь в павильонах продавали себя такие же люди, как и они: установленное Управлением полиции и ханжеством священников правило, по которому нужно было молча умирать от голода, на время праздника сменилось на свою гротескную противоположность; иными словами, Власть давала людям свое согласие, если не прямой приказ, на то, чтобы они ели, пока не свалятся замертво, пели, пока не лопнут легкие, мерялись силой в кулачных поединках и фаллических состязаниях.

Забавы, в силу отсутствия светского и религиозного контроля над ними, пользовались определенными привилегиями: карабинеры не вмешивались, церковные власти не предавали их анафеме.

Господа приезжали из своих поместий и городских особняков, чтобы оплатить организацию состязаний и тотализатора, и требовали, чтобы игра велась абсолютно честно. Типы, похожие на фокусников, принимали неизменно высокие ставки и выплачивали выигрыш. Едоки сидели за столами, уставленными горами тарелок и бутылок, прямо перед глазами заполнявшей партер элегантной публики; на сделанных после победы фотографиях на фоне лежащих прямо на земле проигравших, которым тут же оказывали помощь, улыбались, показывая испорченные зубы, победители с погасшими глазами. Певцы выстраивались в ряд на эстраде и начинали с романсов; затем, по сигналу зазывалы, брали все более и более высокие, уходящие в небеса, ноты; павильон дрожал от грома этого уникального хора, который постепенно терял голоса, как дерево теряет листву, пока в конце концов не оставалась только звенящая нота победителя.

Снаружи наготове стояла «скорая помощь». Рассказывали, что непобедимый Писсери навсегда ушел в райские певческие сады в один из дней Феррагосто, повергнув в ужас всех присутствующих тем, что дыхание продолжало выходить у него из легких даже тогда, когда смерть была неопровержимо установлена.

Обстановка на площадках для фаллических состязаний напоминала дом терпимости. Одетые в доспехи мастера непристойных поз выходили к зрителям под восторженные крики тренеров, секундантов и рабынь; они преклоняли колена перед обтесанным и украшенным смоляными факелами стволом тополя, который символизировал божество, и замирали в этой позе, пока объявлялись испытания. Они состояли в раскалывании орехов, поднимании груза, дуэли и жонглировании.

Мужчины и женщины, охваченные возбуждением, заключали пари, не смущаясь неизбежностью отвратительных или жестоких сцен. С каждым выступлением аромат масел постепенно улетучивался, и в воздухе распространялась вонь от истерзанных половых органов и мочи.

Были такие, кто побеждал в каждом состязании и становился знаменитым от Торричеллы до Корболы: например, Атос Лунарди, по прозвищу Обжора, который дебютировал 14-го июня, в день Сант Элизео, на Забавах в Чиконьяре; говорили, что он похож на самого Коллеони, хотя этого Коллеони никто никогда не видел.

Дзелия стала свидетельницей его смерти.