Скандал в семействе Уопшотов - [84]

Стояла сильная жара, и Ладрос кишел людьми. Зато море было такого цвета, какого Эмиль никогда раньше не видел, а в воздухе что-то звенело, убаюкивая совесть, отчего белые берега и темные моря его родины казались суровыми и далекими. Очутившись по другую сторону Неаполитанского залива, он как бы утратил свою щепетильность. Конкурс был назначен на субботу, а в пятницу Саймон слег с тяжелым пищевым отравлением. Эмиль купил ему в аптеке лекарство, но почти всю ночь он не спал и утром чувствовал себя слишком слабым, чтобы встать. Эмиль сильно огорчался за него и рад был хоть чем-нибудь помочь. Саймон истратил все свои сбережения, и пусть его единственная честолюбивая мечта была смешной, можно ли его за это упрекать? Саймон попросил Эмиля выступить на конкурсе вместо него, и Эмиль в конце концов согласился. Согласился больше всего от безысходной скуки. Ему совершенно нечего было делать. Эмиль надел плавки, пришил к ним номер, выданный Саймону, и в начале пятого поднялся к центру города на piazza. Нижнюю часть улицы еще заливало горячее и яркое солнце, но площадь была уже в тени. Ждать пришлось долго. Но вот причалил пароход с английскими туристами, они заняли столики по краю площади, и начался парад участников, которые шли в порядке своих номеров.

Эмиль не хотел выглядеть угрюмым - это, в конце концов, было бы нечестно по отношению к Саймону, он хотел держаться непринужденно, чтобы всем было ясно, что это не его идея, что он не к этому стремится. Он не смотрел вниз, на лица публики, а уставился на рекламу минеральной воды "Сан-Пеллегрини" на стене за кафе. Что бы подумали его мать, дядя, дух его отца? Где был теперь мрачный дом в Партении, в котором он прежде жил? Пройдя через piazza, Эмиль вместе с другими на время остановился, а затем владелец кафе ввел его в помещение, вот тогда-то он и осознал, что участников конкурса осталось всего десять и он был одним из победителей.

Вечерело, небо приобрело цвет темного винограда, и это, как ничто другое, помогло ему почувствовать себя вполне сносно здесь, вдали от родины. Теперь piazza была запружена толпой. Десять "избранных" стояли у стойки бара и пили кофе и вино, объединенные общими переживаниями и неуверенностью в победе и чуждые друг другу из-за языковых барьеров. Эмиль стоял между французом и египтянином и мог лишь обменяться с ними несколькими словами на ломаном итальянском языке и ободряюще, но бессмысленно улыбаться в знак того, что он настроен дружески и полон самообладания. На piazza становилось все темней и темней, дневной свет угасал; в тусклом свете люстр кафе, расположенных так рационально и экономно, что они освещали только стойку и бармена, оставляя посетителей в полумраке, если бы не скудная одежда, участников конкурса можно было бы принять за компанию рабочих, клерков или присяжных заседателей, которые зашли выпить по дороге туда, где сосредоточена их жизнь, туда, где их с нетерпением ждали. Эмиль недоумевал, что же произойдет дальше, и знаками попросил у владельца кафе объяснений. Тот отвечал очень многословно, и Эмиль не скоро понял, что теперь они, десять победителей, будут здесь же на площади проданы с аукциона толпе.

- Но я американец, - сказал Эмиль. - У нас так не принято.

- Niente, niente [пустяки, пустяки (итал.)], - спокойно сказал судья конкурса и объяснил Эмилю, что если он не хочет быть проданным, то может уйти. У себя на родине Эмиль в негодовании ушел бы домой, но он был не на родине, и любопытство или какое-то более глубокое чувство удержало его на месте. Его возмущала мысль, что непривычная обстановка, свет и случайность могут повлиять на его нравственность. Чтобы укрепить свой дух, он пытался вспомнить улицы Партении, но его отделяли от них целые миры. Неужели правда, что его характер отчасти сформировался под воздействием комнат, улиц, стульев и столов? Неужели на его нравственность влияли ландшафты и пища? Неужели, очутившись по ту сторону Неаполитанского залива, он не способен сохранить свою личность, свое представление о том, что хорошо и что плохо?

На piazza заиграл оркестр, и позади кафе к небу поднялись несколько разноцветных ракет. Затем padrone [хозяин (итал.)] открыл дверь кафе и вызвал юношу по имени Иван; тот улыбнулся товарищам, вышел на террасу и поднялся на помост. Иван как будто отнесся к такому обороту событий с покорной непринужденностью. Эмиль тоже вышел на террасу и укрылся в тени акации. Торги шли очень весело, словно были шуткой, но по мере роста надбавок Эмиль все отчетливей осознавал, что тело юноши было выставлено на продажу. Цена быстро достигла ста пятидесяти тысяч лир, а затем темп торгов замедлился и возбуждение толпы приобрело эротическую окраску. Иван казался бесстрастным, но было видно, как бьется его сердце. Был ли в этом грех, спрашивал себя Эмиль, и если был, то почему это так глубоко всех захватывало? Здесь шла продажа высочайших наслаждений плоти, ее мучительного экстаза. Здесь были пучины и райские небеса страсти, дворцы и лестницы, гром и молния, великие короли и утонувшие моряки, и, судя по голосам участников аукциона, они словно всегда только об этом и мечтали. Надбавки прекратились, когда цена достигла двухсот пятидесяти тысяч лир, Иван сошел с помоста и исчез в темноте площади, где кто-то - кто именно, Эмиль не видел - ждал его с автомобилем. Эмиль услышал, как заработал мотор, фары ярко осветили разрушенные стены, и машина отъехала.